Кормак Маккарти: Содом и Гоморра. Города окрестности сей

Когда вернулись, уже стемнело. Покрутив ручку, Билли поднял дверное стекло и продолжал сидеть, глядя на дом.

— Устал я как последняя скотина, — сказал он.

— Хочешь все бросить в кузове?

— Нет, ну лебедку-то надо выгрузить. Может пойти дождь. Ведь может? Да еще там этот ящик со скрепами. Заржавеют, на хрен.

— За ящиком я слазаю.

Джон Грейди потащил из кузова ящик. В конюшенном проходе вспыхнул свет. У выключателя стоял Билли, встряхивал руку, словно градусник.

— Ну каждый раз! Стоит мне этой заразы коснуться — бьет током.

— Это из-за гвоздей в подметках.

— Так почему ж меня тогда не по ногам бьет?

— Это я без понятия.

Лебедку повесили на гвоздь, а ящик со скрепами поставили на поперечный брус стены у самой двери. В денниках наперебой ржали лошади.

Джон Грейди двинулся по конюшенному проходу и, дойдя до последнего бокса, хлопнул ладонью по двери денника. И в тот же миг раздался такой удар по доскам стены напротив, будто там что-то взорвалось. Пыль сразу же пронизал лучик света. Джон бросил взгляд на Билли, усмехнулся.

— Ни хрен-нас-се! — вырвалось у Билли. — Он же теперь на улицу ногу сможет высунуть!

Не отрывая рук от доски, на которую облокачивался, Хоакин отступил с таким видом, будто увидел в загоне нечто настолько ужасное, что невозможно смотреть. Но отступил он, просто чтобы плюнуть, и он плюнул — как всегда, задумчиво и медлительно, — после чего вновь сделал шаг вперед и опять стал смотреть за изгородь.

— Caballo[2] Вот это конь! (исп.) , — сказал он.

Тень бегущего рысцой коня пронеслась по доскам, по его лицу и скользнула дальше. Он покачал головой.

Они прошли вглубь помещения, туда, где поверх ограждения загона были приколочены две доски два на двенадцать, взобрались на них и сели, упершись каблуками в нижние доски, закурили и стали смотреть, как Джон-Грейди работает с жеребенком.

— Чего он думает добиться от этого птицеголового сукина сына?

Билли покачал головой:

— Каждый когда-нибудь находит коня себе под стать.

— А что это за штуку он надел жеребчику на голову?

— Недоуздок с наносником. Кавессон называется. {5} 5 — А что это за штуку он надел жеребчику на голову? / — Недоуздок с наносником. Кавессон называется. — Кавессон (медиакана, капсюль) представляет собой жесткий толстый ремень или веревку (иногда с узлами или металлической подкладкой), мешающую лошади открыть рот и выплюнуть удила. Кроме того, если лошадь сильно тянет, то капсюль давит на переносицу, а оба грызла образуют острый угол, давящий на нёбо. Кавессоном пользуются, чтобы скорректировать ошибки, сделанные предыдущим владельцем лошади, пытавшимся укрощать ее с помощью железа. В обычном оголовье типа «вестерн» кавессон не применяется.

— А чем ему не угодило обычное оголовье?

— Его об этом и спроси.

Трой наклонился, сплюнул. Поглядел на Хоакина.

– ¿Qué piensas?[3] А ты как думаешь? (исп.) — спросил он.

Хоакин пожал плечами. Он со вниманием смотрел, как конь на длинной корде ходит кругами по корралю.

— А ведь этого коняшку к удилам уже приучали.

— Ну, как бы да.

— Похоже, он вознамерился его заново переучивать.

— Ну-у, — протянул Билли, — есть у меня подозрение, что если он чего вознамерился, то, скорей всего, своего добьется.

Сидят смотрят, как конь ходит по кругу.

— Может, он в цирк его готовит?

— Нет. Цирк у нас вчера вечером был, когда он пытался на нем верхом прокатиться.

— Сколько раз конь его сбросил?

— Четыре.

— А сколько раз он снова на него взбирался?

— А сам не догадаешься?

— А он что — признанный специалист по переучиванию порченых лошадей?

— Пошли отсюда, — сказал Билли. — Сдается мне, он эту упрямую скотину будет работать до вечера.

Они спустились, пошли к дому.

— Да вот хоть Хоакина спроси, — сказал Билли.

— О чем это он меня должен спрашивать?

— Понимает ли тот ковбой в лошадях.

— Сам-то он говорит, что ни в чем ни уха ни рыла.

— Это я слыхал.

— Говорит, что ему просто нравится это дело, вот он и старается как может.

— А ты как думаешь? — сказал Билли.

Хоакин покачал головой.

— Хоакин говорит, что у него методика странная.

— Вот и Мэк говорит то же.

Пока не дошли до ворот, Хоакин молчал. Но у ворот остановился, обернулся к корралю. И наконец сказал, что это ведь не очень важно, любишь ты лошадей или нет, если они тебя не любят. И добавил, что к лучшим тренерам, которых он знал, лошади так и липли. Например, Билли Санчеса, говорит, лошади провожали в уборную и ждали, пока он не выйдет.