Кормак Маккарти - Содом и Гоморра. Города окрестности сей

— Sí, sí .

Она взяла деньги, отворила дверь и, что-то шепнув, протянула их стоявшему там мужчине. Долговязый и тощий, в черной шелковой рубашке, он курил сигарету в серебряном мундштуке. Мельком взглянув на клиента сквозь щель приоткрытой двери, он пересчитал деньги, кивнул, повернулся уходить, и она за ним закрыла. Ее обнаженная спина под расстегнутым платьем при свечах была очень бледной. Черные волосы поблескивали. Повернувшись, она выпростала руки из рукавов и скомкала в них перед платья. Шагнула из упавшей на пол материи, разложила платье на спинке стула, зашла за прозрачный полог и, откинув угол одеяла, сдвинула с плеч бретельки комбинации, дав ей соскользнуть. Обнаженная легла в кровать, натянула атласное одеяло до подбородка, повернулась на бок и, подложив руку под голову, стала смотреть на него.

Он снял рубашку и стоял в нерешительности, не зная, куда ее пристроить.

— Sobre la silla [67] На стул (исп.) . , — сказала она.

Накинув рубашку на стул, он сел, снял сапоги и, отставив их к стене, положил носки поверх голенищ, потом стал расстегивать ремень. Голый прошел по комнате, а она протянула руку и отвела перед ним одеяло; он скользнул под подцвеченные простыни, откинулся на подушку и устремил взгляд вверх, на мягкие складки балдахина. Повернулся, посмотрел на нее. Она не сводила с него глаз. Он приподнял руку, и она приникла к нему всем телом, голая и прохладная. Он собрал ладонью ее черные волосы и положил их себе на грудь как благословение.

– ¿Es casado? [68] Ты женат? (исп.) — спросила она.

— No [69] Нет (исп.) . .

Он спросил ее, почему ей пришло в голову это спрашивать. Она помолчала. Потом сказала, что это было бы куда бо́льшим грехом, если бы он был женат. Он над этим подумал. Спросил ее, правда ли, она спрашивает только поэтому, но она сказала, что он хочет знать слишком много. Тут она склонилась над ним и поцеловала. На рассвете он держал ее в объятиях, она спала, и ему не было нужды вообще ни о чем ее спрашивать.

Она проснулась, когда он одевался. Натянув сапоги, он подошел к кровати, сел, приложил ладонь к ее щеке и пригладил ей волосы. Сонно повернувшись, она подняла взгляд на него. Свечи в подсвечниках догорели, почерневшие кусочки фитиля лежали в волнистых лужицах застывшего парафина.

– ¿Tienes que irte? [70] Тебе пора уходить? (исп.)

— Sí .

Она заглянула ему в глаза, проверяя, правду ли он говорит. Он наклонился и поцеловал ее.

— Vete con Dios [71] Бог в помощь (исп.) . , — прошептала она.

— Y tú [72] И тебе тоже (исп.) . .

Она обхватила его обеими руками, прижала к груди, а потом отпустила, и он встал и пошел к двери. Там обернулся и остановился, глядя на нее.

— Скажи, как меня зовут, — попросил он.

Она протянула руку и отвела занавесь балдахина.

– ¿Mande? — сказала она.

— Di mi nombre [73] Скажи мое имя (исп.) . .

Лежит держит занавесь.

— Tu nombre es Juan [74] Тебя зовут Хуан (исп.) . , — сказала она.

— Да, — сказал он.

Потом закрыл за собой дверь и пошел по коридору.

Зала была пуста. Пахло застарелым куревом, сладким возбуждением, пурпурными розами и пряными ароматами исчезнувших проституток. У бара никого не было. В сером свете проступили пятна на ковре и выношенные подлокотники диванов и кресел, стали видны дырки, прожженные сигаретами. Выйдя в фойе, он отпер щеколду низкой, по пояс, крашеной двери, вошел в гардероб и отыскал свою шляпу. Затем открыл входную дверь и вышел на утренний холод.

Вокруг приземистые лачуги из жести и досок от ящиков — обычный пейзаж предместий. Пустыри голой земли, иногда присыпанной гравием, за ними равнины, поросшие полынью и креозотами. Крики петухов, в воздухе запах дыма. Он сориентировался по серому свету на востоке и пошел в сторону города. На холодном рассвете там все еще горели фонари под темной стеной гор, придающих городам здешней пустыни особую уединенность. Навстречу попался мужчина, погоняющий осла, высоко нагруженного дровами. Где-то вдали начали бить церковные колокола. Мужчина улыбнулся ему лукавой улыбкой. Так, словно их двоих связывает какой-то общий секрет. Касающийся старости и юности, их взаимных претензий и справедливости этих претензий. И права на таковые претензии. Мира ушедшего и мира грядущего. Присущей им обоим мимолетности. А превыше всего — вошедшего в плоть и кровь понимания того, что красота и утрата едины.

Одноглазая старуха- criada [75] Прислужница (исп.) . была первой, кто пришел к ней на помощь; стоически доковыляв по коридору в своих стоптанных тапках, она пихнула дверь и обнаружила, что девушка выгнулась на кровати в дугу и яростно содрогается в конвульсиях, будто на нее напал какой-то инкуб. У старухи были с собой ключи на ремешке, прилаженном к короткому огрызку палки от швабры, старуха быстро обернула палку простыней и сунула девушке в зубы. Изгибаясь, девушка билась и содрогалась, а старуха взобралась к ней на кровать и, прижимая к постели, удерживала. В дверях появилась вторая женщина со стаканом воды, но старуха, мотнув головой, отослала ее прочь.