Андрей Битов - Преподаватель симметрии

Посредине листа - большая, толстоногая, прочно стоящая, как пирамида - А.

В левом верхнем углу от А парят рядышком аэростат и автомобиль; прямо под ними-араб в бедуинском одеянии целит с колена из винтовки, привязав своего осла к некоему орнаменту, на веточке которого уселся орел; целится араб в серну, что в страхе убегает от него по другую сторону А; на вершине буквы уселся некий удод; к левой боковине прислонился локтем арлекин; алебарды, пики, боевые топоры - целый арсенал - прислонены к правой боковине буквы; в замкнутом треугольничке буквы А - паук сплел свою паутину; серна боится бедуина и убегает, а рядом с ней страус и овца совсем его не боятся и пасутся себе; Арлекин смотрит через букву на гору оружия и будто улыбается: что, мол, за хлам... в ногах буквы - якорь, луковица, подкова...

Какое-то, однако, возникло неравновесие... Кто-то скребся и дышал за дверью. Неужто Мэгги? Варфоломей приник ухом к двери: никого. Он отворил ее, стараясь не щелкнуть замком... и в комнату скользнул белый кот.

Варфоломей вздохнул с облегчением и разочарованием. Взглянул на лист: кажется, хорошо! Орел перевешивал слева.

И Варфоломей подвесил справа, на такой же веточке - АБАЖУР

СТИХИ ИЗ КОФЕЙНОЙ ЧАШКИ

"Мне кажется, сеньор,- сказала Ревекка, - что ты в совершенстве знаешь пружины сердца человеческого и что геометрия является вернейшим путем к счастью".

Ян ПОТОЦКИИ. "Рукопись, найденная в Сарагосе"

Урбино Ваноски, двадцатисемилетний недостаточно известный английский поэт смешанного польско-голландско-японского происхождения (во втором, третьем и четвертом поколении), не знающий ни одного из этих языков и ни разу ни в одной из своих родин толком не побывавший, автор почти нашумевшего сборника стихов "Ночная ваза" (непереводимое словосочетание, означающее скорее "Вазу в ночи"), практически, однако, не разошедшегося, кроме разве поэмы "Четверг", включенной впоследствии в одну из представительных антологий,- печального стихотворения, отразившего, по-видимому, личный опыт автора, например, в таких строках: Я однолюб и верный человек на самом деле с нетерпеньем жду жену свою одну без мужа чтоб встречаться с ней в кино в подъезде под дождем

Гарантий никаких не выдается в прошлом Не можем мы сказать что то что было было...

и т.д. и т.п., то есть тот самый Ваноски, который решил чего-то не пережить, то ли бесславия, то ли некой драмы, и покончить, но еще более решительно, чем просто с жизнью, а именно, что со своей жизнью, в корне изменив ее образ, включая и собственное имя, на манер тех японских поэтов, что к сорока годам, достигнув всего, бросают это все, исчезают, испаряются и, добившись нищеты и инкогнито, начинают поэтический путь с нуля, как никому еще не ведомые, но уже наверняка гении... у Ваноски не было ни дома, ни богатства, ни, кажется, славы, зато не было затруднения в псевдониме, доставшемся от прабабушки-японки, что затесалась в его роду не иначе как в счет его рокового будущего,- затруднения предстояли лишь с транскрипцией, грамматически-катастрофической не только для подписания английских стихов, но и для ежечасной практики жизни (передаю по буквам: Виола, Оливер, Кэтрин, Оливер, дубль-Нора... Нора, Нора! Нора, Ник! дубль-Ник!! да, да, дубль-Н... Энн... нет, Энн - не буква, а имя! Энн-Эй-Адам! нет, не дубль-Эй... Барбара, Ай-рис... да, да, Айрис - последняя буква!..) - этому следовало посвятить оставшуюся треть (после сорока) или половину (после двадцати семи) жизни, с тем чтобы передать в качестве фамильной традиции последующим, как минимум двум, поколениям, до полной растраты богатого наследства пресловутой японской вежливости: да хоть дубль-Эф! идите-ка на Эф... Наш Урбино покончил с этими затруднениями сразу, с первого же переспроса, три дня расписываясь под неполучающимися стихами нового поэта и добившись, хотя бы в росписи, некоего благозвучия и красоты. Переменив фамилию, с именем своим он поступил еще более решительно, зачеркнув в нем и город, и прогресс, и цивилизацию, вместе со своим неблагополучным опытом, усмотрев в новом имени все обратное: лоно и традицию, нежный и размытый, почти японский пейзаж '.- Урбино Ваноски не стало... итак. Рис Воконаби (четвертый), испытав последнее (не только в смысле очередности) разочарование в жизни, удалился на остров с названием, столь же неуклюжим, как и его новая фамилия, напоминаю щим редкое животное - Кнемазаберра, писать иностранный роман, то есть роман окончательно вымышленный, действие которого развивалось бы не только с несуществующими людьми, но и в несуществующем пространстве, решив, по-видимому, что именно такой способ разрыва с прошлым является для него наиболее подходящим.