Андрей Битов - Преподаватель симметрии

Уже в плаще и с зонтиком заглянул он в комнату сына. Принц спал поверх одеяла, одетый. Чего же тогда девица была раздетая? - усмехнулся печально король. Но фаворитки уже не было: улизнула - Варфоломей и не заметил. В комнате удушливо пахло дурью. Король поморщился, распахнул форточку, укутал принца пледом. Тот не шелохнулся, безжизненный, задрав к потолку острый нос, за ним острый кадык, за ним острую грудь - Варфоломею так и показалось, укутывая, что он заворачивает в плед птицу. Король вздохнул и выложил на столик пять франков, еще вздохнул и добавил еще пять.

Совсем уже в дверях был король, как изволил проснуться Василий Темный (названный так в честь московского князя XV века, главным образом потому, что Варфоломей пока не установил, почему князь носил прозвище Темный...) и пошел, требовательно и грузно топая, зевая и мявкая, ему навстречу - ог

ромный, морозный белый кот, не кот - медведь (почему и темный и русский...). Роняя зонтик, король ссудил его рыбиной, погладил вялой рукою тирана, утомленного властью, и еще раз вздохнул: кто в поднебесной обладает большею властию, чем царь?.. Его любимый кот.

И теперь уже все: кухарка приходит к двенадцати, и все трое доживут до ее прихода.

По лестнице король спустился пешком (лифт ходил только вверх...). Внизу проверил почту; отсутствие письма от жены и новая пачка счетов вызвала его последний вздох, ибо и тут его не покинуло чувство юмора, которым он так гордился: ему нравилась новая система ящиков, установленная третьего дня,защитного цвета, с никелированными замочками, напоминавшая почему-то Военное министерство и периодическую таблицу элементов (многие настаивают, что она русская...). Все номера были в строю, выровняв замки и щели, в строгом порядке, и только королевский номер выходил из ряда вон, как положено королевскому: подряд до тридцати двух, а потом его-двадцать восьмой... С Россией сегодня еще тоже, между прочим, предстояло разобраться: на полдень им была назначена аудиенция одному видному русскому военачальнику... Так что надо было поспевать до полудня.

Как Гарун аль-Рашид, ничем не отличаясь от обык-новенного служащего, король Варфоломей, скрываясь от любопытных взглядов под зонтиком, быстро скользил по лоснящимся плитам, будто на коньках: сегодня Вор его величества должен был выплатить окончательно свой долг или чистосердечно сознаться в содеянном.

Вор был пожалован придворным саном уже лет пять тому назад, когда обокрал Варфоломея. История выглядела простой с любой точки зрения, кроме королевской: ворочая исторические судьбы и передвигая светила, Варфоломей очень уж не любил вершить суд человеческий. Потому что у Варфоломея был брат.

Правильнее сказать, Варфоломей был братом... В какой момент Судьба перепутала их? так что судьба Варфоломея досталась брату, судьба брата Варфоломею? Это брату было - царствовать, а Варфоломею - странствовать, а вышло наоборот. Они оба были Близнецы, но брат был постарше, и по всем принципам престолонаследия...

Да что говорить! Варфоломей с пеленок попользовался безответственными правами младшего, а брат, с приготовительных форм, нес на своих нешироких плечах обязательства наследника. Это именно Варфоломей стал чуть позднее двоечником, а брат уже был отличником. Это брат обладал феноменальной памятью, множил в уме трехзначные числа и запоминал наизусть энциклопедию, генеалогические древа всех выдающихся родов Альбиона и толстенный справочник трансатлантических линий, подавая уже в пятилетнем возрасте гудок по прибытии в любой порт точно по расписанию, дуя в их общую детскую трубу. Надо было только спросить: где мы? а он уж вам точно отвечал, в Тринидаде или Майорке,- после чего оставалось только взглянуть на циферблат, а затем в справочник - совпадали и часы и минуты, брат никогда не опаздывал, а маленький Варфуша уже не слышал его... он стоял на самом носу, пристально вглядываясь в очертания незнакомой бухты, и сердце его спрыгивало на берег прежде него самого, хотя он и сам спрыгивал первым из всей команды: мулатки, кокосы, белые штаны... Да что говорить, уже из коляски брат свободно считывал все уличные вывески с конца до качала без запинки: яаксрехамкирап! яво-нысиревуг! Зетуайиксдаблыо...- шпарил он алфавит,- дисибиэй! А Варфушенька не слышал и уже не видел брата, потому что в сомкнутых джунглях, под верещание попугаев и обезьян, его окружали дикари - навели на его распахнутую широкую грудь свои стрелы и копья, выражая угрозы на никому неведомом наречии: ппирг1 нирипсарэуаб!..-в трех пальцах от сердца входил ему под мышку мертвенно поблескивающий, леденящий клинок градусника. Медленный караван бесконечно брел сквозь жар Патагонской пустыни смерти Ангины, Варфушу укачивала мерная поступь дромадера и звон его коло-кольца... сквозь этот непрерывный звон вырастали строем миражи - пальмы в океане Танжер, Бангкок, Сидней... То старший брат звонил ему над ухом в колокольчик, возвещая отбытие "Куин Элизабет" из Сингапура ровно в тринадцать тридцать. Через неделю корабль благополучно входил в бухту Здоровья, и Варфоломей спрыгивал на берег, а на борт подымался старший брат. В океанской материнской кровати они болели по очереди - сначала брат получал пятерки, пока болел Варфоломей, затем Варфоломей - свои двойки, пока болел брат. На время болезни над кроватью однажды была вывешена карта Британской Империи, собственно говоря, карта мира, тогда еще на три четверти зеленого, а потом и не снята. Старший брат испещрил ее маршрутами и минутами, и Варфоломей так и запомнил его на всю жизнь: на кровати, с обвязанным горлом, коленопреклоненного перед Империей, перемножающим в уме дюймы на градусы. Братья росли. Империя распадалась, выцветала: в углу, у подушки, особенно растрепалась Огненная Земля с Патагонией (до старости им возникать перед глазами - первый симптом начинающейся болезни). По мере выздоровления взгляд обращался вверх, к Европе, к итальянскому сапогу, еще выше - к коленопреклоненному Балтийскому морю, умоляющему Россию принять от него Финский залив... И последний день - драка шлепанцами и подушками-вверх головой и вверх ногами: сапог Новой Зеландии, явная пара итальянскому, но заброшенный в противоположный угол мира, как бы в сердцах, как бы доказывая предопределенность раздела мира... Братья уже не болели, и мать старела под дряхлеющей Империей.