Андрей Битов - Преподаватель симметрии

Так вот, разбирая материалы, мы наткнулись и на отклик знаменитого д-ра Роберта Давина. Странно уже то, что он снизошел с вершины своего авторитета и ввязался в это обсуждение, для ученых его ранга крайне сомнительное и непрестижное, если не опасное для репутации, о которой всякий авторитет печется тем заботливей и щепетильней, чем он выше. Но еще любопытнее, что д-р Давин в данном случае не только забыл о необходимости блюсти авторитет великого ученого, но и просто-таки неприлично раскипятился, обвиняя в ненормальности (ссылаясь на описанный им классический синдром Гумми) даже такого абсолютно неверующего и солидного ученого, как профессор анатомии д-р Ховеле, всего лить подтвердившего в качестве анатома, что любое действие по освобождению тела Христа из Плащаницы не способно оставить ткань в том виде, в каком она сохранилась до наших дней. Причем любопытно, что логика орудие, которым д-р Давин всегда владел поразительно мощно и неотразимо, в данном случае как бы изменяет ему, доводы вытесняются прямым давлением на оппонента, а выводы - пафосом, сводящимся приблизительно к формуле "этого не может быть, потому что не может быть никогда".

Но и его точка зрения на подлинность пресловутой Плащаницы занимает нас мало. И лишь только вот эта личная задетость вопросом заинтересовала нас и заставила попытаться в ней разобраться.

БИТВА ПРИ ЭЙЗЕТЕ

(Из книги У. Ваноски "Бумажный меч")

Варфоломей был королем. Не каким-нибудь Шестым или Третьим - даже и не Первым. А - Единственным. Власть его-простиралась. Любому другому королю любой эпохи трудно было бы предположить ее пределы. Допустим, Варфоломею не так уж легко было бы взять и отрубить кому-нибудь голову или подарить ползахудалого царства - зато он был способен на большее: на изгнание. И не просто на изгнание (изгнание из пространства, как и прекращение единоличного времени путем отделения головы от туловища, лишь упрочает исторический персонаж...), а на изгнание окончательное - из самого времени, из человеческой памяти.

Королевство его не было больше или меньше прочих государств, ибо он властвовал над всем миром. И даже, я какой-то степени, над мирозданием. Не в его власти было, конечно, погасить Солнце или снять с неба Луну, но удалить с небосвода какую-нибудь незнаменитую звездочку он мог, а мог заставить ее светить людям чуть поярче. Он не мог, конечно, убедить своих подданных в том, что не существует слон, скажем, или лев (самое прочное в человеческом сознании - это басня...), но ликвидировать целый вид животных или растений из внебасенного сознания мог вполне, и это ему даже удавалось. Власть его была безгранична, хотя и ограниченна. Но ведь и никакая власть, кроме власти Создателя, не бывала безграничной, а любая другая - так или иначе ограниченна. А у Создателя-этр уже и не власть: власть, равная самой себе, что это за власть? За безграничную власть мы всегда принимали безграничность собственной зависимости - нашу НЕвластность. Варфоломея как раз такая власть никак не интересовала. Может быть, потому, что такой у него и не было. Тут трудно провести границу: не было или не была нужна? Нужна ли нам меньшая власть, если мы обладаем большей? Если поверить распространенному убеждению (которому мы в отличие от Варфоломея верим не в такой уж степени...), что власть - одна из наиболее сильных страстей человечества, перекрывающая (в случае наличия...) прочие человеческие страсти (на наш взгляд, лишь в силу большей доступности их утоления...), если принять подобное убеждение за аксиому, то, конечно, меньшей властью мы легко пожертвуем ради власти большей, а властью большей ради безграничной. Не забыл ли Александр Великий свою маленькую Македонию, дойдя до Индии?

' Тут можно и не согласиться с автором. Как сны были черно-белыми до кинематографа, так и негативное изображение было дано нам в ощущении отродясь, а не после изобретения фотографии. Все ведь смотрели на Солнце и отводили взор... Вот рассуждение, почти пушкинское по времени (1839 г.), одного его ученого друга: "Если, став против окна, долго смотреть в одно и то же время на предметы светлые и темные, а потом обратить глаза свои на светлую стену, то в эту минуту предметы, казавшиеся до того темными (например, рамы в окошке), представятся светлыми.- Таким образом, когда зрение наше вдруг переходит от предметов темных к светлым и обратно, то предметы, которых впечатление осталось еще в органах зрения, покажутся различно окрашенными..." (В. Ф. Одоевский. "Письма к графине Е. П. Р.....и..."). Примечание переводчика.