Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

На Эдама вновь накатила волна раздражения. Конечно, его жизнь выгодно отличалась от того существования, которое влачили Джоджо Йоханссен и ему подобные. Ну чем, спрашивается, могут заняться эти безмозглые болваны? Так и будут сидеть всю жизнь на поребрике, прикладываясь по очереди к бутылке виски, а тем временем он, Эдам Геллин, и его сподвижники будут…

…Будут что? Да ничего. Чувство превосходства мгновенно испарилось, остались лишь злость и обида. Тот же самый болван Джоджо мог затащить к себе в койку девчонку в любой момент, стоило только захотеть. Достаточно было выйти во двор кампуса и ткнуть пальцем в любую студентку. Джоджо сам однажды описал это Эдаму, причем именно в таких выражениях: не то «ткнуть», не то «поманить пальцем». И Эдам был склонен верить ему. По крайней мере, сомневаться в правдивости слов подшефного баскетболиста у него не было оснований. У Джоджо имелось много недостатков, но хвастовством он не страдал. Баскетболист никогда не выдумывал никаких историй, а приводил конкретные примеры. Он считал это очень забавным. Один из таких «примеров» запал в память Эдаму. Джоджо вышел из аудитории после занятий и шел себе через Главную площадь, ни о чем таком даже не думая. Неожиданно ему на глаза попалась спортивного вида блондинка в теннисном костюме – высокая стройная девица «с такими длинными ногами, с загорелыми плечами и во-от с такими сиськами» – Джоджо сложил ладони чашечками и жестом изобразил размер описываемого «буфера» на расстоянии чуть ли не фута от своей груди. Девчонка направлялась в сторону теннисного корта, где они с подружкой заказали себе площадку на часок. Джоджо даже ничего не сказал. Он просто сделал шаг, перегородил блондинке дорогу – и буквально через десять минут они уже срывали друг с друга одежду у него в комнате. Вот так оно все просто – если ты баскетбольная звезда. Ну, а голос той девицы в комнате Кёртиса? Она ведь явно зашла туда не для того, чтобы выпросить у своего кумира лишний билетик на следующую игру. Эдам оглянулся и еще раз посмотрел вслед двум девчонкам в обтягивающих джинсах. Обе эти «ночные студентки» через час, если не раньше, заберутся в постель с какими-нибудь ребятами («кобелями», – пронеслось в голове Эдама). Секс! Секс! Он был здесь составной частью атмосферы наравне с азотом и кислородом. Влажные душные испарения похоти окутывали весь кампус, заволакивали его дурманящим мозг туманом, смазывали его, возбуждали, заигрывали с ним, заставляя каждого находящегося на территории университета заниматься сексом или искать себе партнера круглые сутки. Сексексексексексексексекс…

Эдам попытался представить, сколько из шести тысяч двухсот студентов Дьюпонта в данный момент занимаются сексом. Представить себе – для него в тот момент означало обрести дар видения сквозь стены, за которыми его взгляд повсюду натыкался на трахающиеся, совокупляющиеся, занимающиеся любовью, имеющие друг друга во всех возможных позах парочки… повсюду: там, в спальне в общежитии Лэпхем – и там, в гостиной Карразерса – и там, на полу в пустой аудитории в корпусе Джайлз – и естественно, повсюду в растущих вокруг корпусов и общежитий кустах, потому что, обуреваемые похотью, все эти парни и девчонки просто не в силах подождать пять-десять минут, чтобы добраться до своих комнат и постелей, – и еще вот там, у черного хода в библиотеку: вероятность того, что их застукают, придавала сексу особый, почти фетишистский шик, против чего некоторые просто не могли устоять, – и вот посреди всего этого бардака стоит он, Эдам Геллин, превосходящий своих однокурсников в столь многих отношениях, и при этом… девственник. Старшекурсник Дьюпонта и при этом все еще девственник. Даже в мыслях он постарался произнести это слово как можно тише. Если бы кто-нибудь узнал об этой трагедии его жизни, Эдам, наверное, покончил бы с собой. О таком позоре не должен был знать никто. У него у самого с трудом укладывалось в голове, как такое возможно: весь кампус пропитан похотью и сексуальной страстью, все вокруг только и делают, что трахаются, как собаки в парке, а он все остается девственником. При первой же возможности – в конце второго курса – он съехал из общежития колледжа Карразерс, чтобы больше не позориться перед соседями по комнате и коридору. Он предпочел нормальной студенческой жизни грязную обшарпанную каморку, почему-то гордо именовавшуюся квартирой, в ближайшем к университету городском квартале. В свое время две спальни на первом этаже небольшого дома девятнадцатого века были разгорожены на четыре пенальчика, названы квартирами и с тех пор сдавались внаем. При этом все жильцы пользовались общей ванной в глубине холла. Эдам совершил этот обмен шила на мыло лишь для того, чтобы избежать становившихся несколько навязчивыми вопросов однокурсников, которые стали подозревать, что он, Эдам, какой-то… как бы сказать… не такой, как все. Его даже начали сторониться, как переносчика редкой болезни – пусть и не опасной для них, получивших своевременную прививку. Болезнь эта называлась девственностью, и то, что творилось с Эдамом, несомненно, представляло собой наиболее тяжелый, запущенный случай. Самое страшное, что чем дальше откладывалось оперативное вмешательство для излечения, тем сложнее было приступить к лечению. Порочный круг на глазах замыкался. Эдам прекрасно понимал, что он не просто задержался, а едва ли не навсегда опоздал со вступлением во взрослую жизнь. Он ведь ничего не понимает в том, как все это делается… у него ведь, случись что, ничего не получится – он это чувствовал, – все, что может пойти не так, у него пойдет непросто не так, а как нельзя хуже: импотенция на нервной почве, преждевременное семяизвержение – все это произойдет в самый ответственный момент… А как удержаться и остановиться перед этим… ну, как его… а ведь еще презерватив как-то надеть нужно – да так, чтобы девушку не обидеть… интересно, что в таких случаях делать полагается? Непринужденно шутить? А вдруг он кончит, едва успев достать эту резиновую штуковину и прикоснуться ею к головке члена?…