Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

Хойт запустил руку в левый карман шортов и, старательно изображая, будто что-то там ищет, сделал два шага навстречу великану, оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки. Выудив наконец из кармана какую-то бумажку – на самом деле квитанцию на DVD, взятый напрокат в киоске, – он протянул ее Болке.

– На, читай.

Ничего не понимающий неандерталец взял бумажку в лапу и уставился на нее, явно не въезжая, на кой, собственно, хрен она ему сдалась.

И тут Хойт нанес противнику отработанный удар тыльной стороной предплечья прямо в нос, вложив в это движение на сей раз всю свою силу. Кровь из разбитых ноздрей великана действительно полилась ручьем, однако сам он не только не упал, но даже практически не шелохнулся. Более того, Болке вновь все стало ясно, и под кровавой маской его губы изогнулись в хищной ухмылке. Прежде чем Хойт понял, что происходит – а путей к отступлению он себе не продумывал, ну просто не приходилось ему никогда отступать после такого выпада, – великан обхватил его рукой за шею и стал форменным образом откручивать ему голову. Не столько со страхом, сколько с удивлением Хойт обнаружил, что больше не может дышать. Впрочем, даже удушье показалось ему мелочью по сравнению с тем ужасом, какой он испытал, осознав, что впервые в жизни встретил непреодолимое препятствие: того самого сотого противника, о котором предупреждал его отец. Да, в девяносто девяти случаях прием, которому тот научил его, срабатывает безотказно. Но есть один случай, один процент из ста, когда ты, применив его, оказываешься бессилен. И вот время настало: Хойт нарвался на того самого. Сейчас ему не было даже страшно, по крайней мере, пока. Задыхаясь, он куда больше переживал из-за своей самоуверенности, не позволившей ему более трезво оценить ситуацию и просчитать ее еще хотя бы на пару ходов вперед. Кроме того, – и это приводило Хойта в полное отчаяние – он не смог защитить достоинство настоящего дьюпонтского студента, настоящего члена братства Сент-Рей.

Крики! Яростные вопли! Град ударов! Летящие отовсюду руки и ноги! Погребающая его под собой лавина! Под тяжестью навалившегося на него груза Хойт рухнул на асфальт. Не без основания посчитав его действия, мягко говоря, не слишком корректными, не вмешивавшиеся в драку до поры до времени парни из команды по лакроссу бросились не столько помогать Болке, который и один бы управился с обидчиком, сколько восстанавливать попранную, с их точки зрения, справедливость. Хойт видел, слышал и понимал все, что с ним происходит: он чувствовал, как на него градом сыплются удары, как обдирается об асфальт кожа на локтях, как давит на него чудовищный вес, – но при этом мозг отказывался воспринимать боль. Более того: в какую-то секунду ему даже стало легче дышать. Оказывается, Болка разжал свою медвежью хватку, предоставив приятелям отыграться на обидчике. Хойт понимал, что его могут забить до смерти, но, по крайней мере, он умрет, дыша. Действуя инстинктивно, парень постарался свернуться в клубок и закрыть руками голову. Боли от ударов он по-прежнему не чувствовал. Его мозг, обрабатывая полученную информацию, выдавал лишь одно резюме: да, его бьют. В какой-то момент Хойт вдруг понял, что не чувствует левой руки. Посмотрев в ту сторону, он удивился, как она неестественно выгнута. Не почувствовал он и чудовищного удара локтем по затылку. Просто кто-то, как ему показалось, выключил свет. Стало темно – и все кончилось. Впрочем, нет, не все – по крайней мере, кислый запах пролитого пива его ноздри по-прежнему ощущали. В следующее мгновение Хойт понял, что помимо обоняния у него остался еще и слух. Он услышал громкий хриплый голос, хорошо знакомый каждому студенту:

– Эй там, хорош кулаками месить! Я кому сказал, тупые ублюдки, бычки застоявшиеся!

Бычки, бычки застоявшиеся. Это означало, что на парковку прибыли Брюс и патруль университетской полиции. Брюс был огромный толстый мужик, уже немолодой; он имел привычку называть парней в кампусе «застоявшимися бычками». Ну вот, этого еще не хватало. Хойту пока что даже не было больно – хотя он и понимал, что это «пока» надолго не затянется. Его бесило другое – давно уже забытое чувство поражения. Он прокололся. Он был воином, сраженным в расцвете молодости. Утешало только то, что винить себя вроде бы было не за что: ну, нашлась на силу другая сила. Жаль, что обломали его благородный порыв, а так – он же все сделал правильно. Как этому Болке закатал в рыло: кровищи – фонтан! Классический нокаут… был бы. Твою мать! Ну надо же было нарваться именно сегодня! А ведь говорил отец – берегись того самого, сотого.