Ирина Комиссарова - Школа. Остаться в живых (сборник)

Она просит. И у Башаковой, и у Эльки, и даже у Тимура.

— Зачем тебе? — спрашивает Башакова.

— Мне надо выкупить собаку, — говорит Лека в слабой надежде пробить на жалость, — ее украли. Если я до вечера не соберу денег, ее убьют.

— Откуда это у тебя собака за пятьсот бакинских? — удивляется Башакова и торопливо добавляет: — У меня столько нет.

«Сними с карточки», — думает Лека с ненавистью, а вслух говорит:

— Дай сколько есть.

Башакова, естественно, не дает. Не просто так, а по принципиальным соображениям. Она не вступает со знакомыми в кредитные отношения, потому что портятся отношения обычные.

— А с незнакомыми вступаешь? — интересуется Лека, шуря глаза.

— Я не «Сбербанк», — нелогично отвечает Башакова.

Тупая корова. Типа как у Леки есть с ней хоть какие-то отношения, чтобы их можно было портить…

Тимур посылает еще быстрее. Сначала предлагает оказать услугу сексуального характера, потом ржет, как больной конь, потом посылает.

— Маску поправь, — говорит Лека. — Хобот торчит.

— А?

— На.

Она отходит к окну, сбрасывает сумку на пол. За окном ноябрь. На асфальте трещина, как шрам от аппендицита. Не от самого аппендицита, а оттого, что его вырезали. Весь ноябрь все катится под гору. Как лавина.

«У них один дешевый пафос, — сказала завучиха историчке. — Сил нет, дай пострадать. Каждый чих — повод для страдания». Завучиха даже голос не понизила, хотя Лека стояла в двух шагах. Для капитана деревянных солдат она — пустое место. Дыра в пространстве, в которой клубился дешевый пафос.

От окна тянет холодом.

— Что, правда, собаку грозились убить? — спрашивает Русик Газиев.

— Нет, — отвечает она. — Наоборот.

— «Наоборот»? Купить, что ли?

Звонок сверлит уши. Мутанты начинают разбредаться, закидывая на плечи сумки и поводы для страданий.

— На историю идешь? — Русик хищно зевает, по-крокодильи хрустнув челюстью.

— Нет.

— Может, продать что-нибудь? — советует мудрый Газиев.

— Ты, Газиев, мудрый такой, — восхищенно говорит Лека, не поворачиваясь. — Я бы ни в жизнь не сообразила. Обалдеть, надо же, когда нужны бабки, можно продать что-нибудь!

— Чего ты на меня-то скалишься? — обижается Русик. — Тоже мне. Да мне в принципе покласть на твои дела.

— Чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное, — популярно объясняет Лека.

Это называется «ликвидность активов». Вещи, которые можно быстро обернуть в деньги. Лекиным активам грош цена в базарный день. МП-тришник, телефон, шмотки. Теоретически ликвидно. Но не доходно.

Повод ли это для страданий? Честно? Иногда — да.

— Да исполать, — бурчит все же оскорбленный в лучших чувствах Газиев и бредет на свою историю.

На истории есть шанс схлопотать пару, поскольку историчка честно обещала вызвать в ближайшем будущем.

По закону подлости Лека натыкается на историчку за секунду до того, как успевает скрыться в туалете.

— Ты ведешь себя вызывающе, — говорит та. У нее криво намазаны губы, и пахнет она каким-то нафталином. В прямом смысле и в переносном.

«Вызывающе», именно так.

— Мне срочно надо домой, — говорит Лека скрипучим от тоски голосом. — Я очень плохо себя чувствую.

— Я тоже плохо себя чувствую, — радостно отвечает историчка. — Может быть, мне тоже пойти домой?

Это типа юмор такой. Петросян дохнет от зависти.

«Идите лучше в жопу, Людмила Сергеевна», — говорит Лека мысленно. У нее своя школа юмора.

— Понимаете, — объясняет она, — я все равно не останусь.

— Да я все понимаю, — историчка сжимает криво нарисованные губы. — Это же мне важны ваши экзамены, а не вам.

Она по-прежнему преграждает Леке путь, и Лека как-то не решается обогнуть ее прямо так внаглую. Они стоят друг против друга и смотрят в разные стороны, словно каждая думает о своем. И как-то впрямь становится неловко, будто сильный пинает слабого. Историчка вдруг перестает казаться деревянным зомби. Обычная престарелая тетка, замотанная в шарф и осипшая от постоянного крика.

Они считают, что проблемы тинов не стоят выеденного яйца. Они думают так просто потому, что не знают, как с этим разбираться. Проще сказать, что нет никаких проблем, тогда и разбираться ни с чем не придется. Не придется признавать свое полное бессилие, неспособность помочь. Не потому, что они особенно плохие или равнодушные, а потому, что нельзя распутать за другого взрослого человека его траблы. Пусть лучше будет: «дети» и «какие там могут быть трудности». А при другом раскладе все становится совсем грустно.