Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

Никаких изменений. Она все там же. Бугристая и шершавая, она кажется тебе огромной, хотя на самом деле не больше ластика на кончике карандаша. Твоя мама говорит, что это всего лишь грибковая инфекция, и не жалеет тебя так, как следовало бы.

На вкус она приятнее, чем на вид. Потрескавшийся коричневый бугорок расположился прямо под носом, во впадинке над верхней губой, и с виду напоминает маленький гамбургер. Вчера в столовой Джош Мохорн обнаружил это сходство при твоих друзьях. Это было мучительно неприятно, особенно если учесть, как сильно ты хочешь быть Джошем Мохорном.

Он повернулся к тебе и сказал:

— Эй, Янси, сделай одолжение.

— Какое? — спросил ты, воодушевленный этим редким проявлением внимания со стороны Джоша.

— Можешь пересесть вон туда? — спросил он, показывая на дальний конец стола. — Я не могу спокойно обедать, когда у меня перед глазами маячит твой поганый бургер.

Даже ты не мог не оценить столь удачной метафоры, незамедлительно повлекшей взрыв насмешек и выкриков: Бургер Кинг, Чизбургер, Биг-Маг — клички, которые будут преследовать тебя весь остаток дня и которыми тебя непременно встретят сегодня утром в школе. Тебе одиннадцать лет — возраст, когда нам и всему миру неотвратимо открывается наша истинная сущность. И так же как Мохорн неотвратимо становится футболистом и модником с волосами до плеч и в шикарных белых ботинках, ты неотвратимо становишься человеком-грибком.

Не ходи сегодня в школу. Притворись больным.

Твоя мама заглядывает в комнату, чтобы разбудить тебя. По дому она ходит в джинсах, заляпанных краской, и старых футболках с растянутыми рукавами, отчего иногда видны волосы под мышками. Но сегодня утром она собирается на работу, на ней голубая сатиновая блузка и обтягивающие белые слаксы — одежда, намекающая на другую жизнь.

— Я плохо себя чувствую, — говоришь ты.

— Живот болит?

— Да.

— О боже, — говорит она, — надеюсь, это не та зараза, которая сейчас гуляет.

— Не знаю, что это, — отвечаешь ты, тяжело дыша, — но болит сильно.

Она кладет руку тебе на лоб. Ладонь прохладная и сухая. Ты всегда восхищался ее руками — длинные тонкие пальцы и чистые остроконечные ногти, не нуждающиеся в полировке. На правом указательном пальце идеально ровное красное пятнышко, будто знак качества производителя. Ее рука перемещается со лба на грудь. Кожа у тебя скользкая от пота. Как обычно, ты спал в школьной одежде, в джинсах и ветровке, среди шуршащей кучи книг и журналов, разбросанных по кровати. В следующем году тебе исполнится двенадцать, но ты еще не разучился спать по восемь часов кряду здоровым беспробудным сном маленького ребенка. Ты бы и в деревянном ящике отлично выспался.

Мама проводит рукой по твоей груди, и тебе это неприятно. В последнее время на этом месте расплодились большие болезненные прыщи. Когда твоя мама прикасается к ним, они униженно пульсируют. Это место на теле вызывает у тебя тревогу, частично из-за истории, которую ты услышал в детстве от своего бебиситтера. Он сказал тебе, что у подростков на груди появляется что-то вроде родничка и ударом в эту точку можно убить. Теперь ты понимаешь, что твой бебиситтер любил приврать, в этом смысле он был почище тебя самого. Он рассказывал, что во Флориде живут клоуны-убийцы, которые всегда носят с собой кухонные ножи и гоняются с ними за грешниками. А еще про то, как делаются аборты — врачи якобы принимают роды, кладут ребенка в люльку и просто оставляют его там плакать, пока он не умрет. И все же ты до сих пор не уверен, что насчет родничка он соврал. Мысль об этом беспокоит тебя и заставляет увернуться от маминой руки.

— Так ты хочешь остаться сегодня дома?

Сглотни еще раз. Закрой глаза.

— Не знаю. Наверное.

— Ну хорошо.

Она целует тебя и встает, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о второй ярус кровати, заваленный старыми одеялами и коробками с мамиными вещами. И правильно делает, что осторожничает: недавно ты сам ударился так сильно, что в глазах блеснула яркая белая вспышка. Разъяренный, ты бросился на кровать со складным ножиком и нанес ей несколько крошечных, жалких порезов. Вон они, эти маленькие рубцы и царапинки — удручающее напоминание о бессмысленной, не принесшей никакого удовлетворения мести.

На полке за изголовьем стоит магнитофон, который ты получил от отца, когда тебе исполнилось десять. У тебя много кассет с любимыми песнями, которые ты записывал с радио, так что все они начинаются не с самого начала, но тебя это ничуть не огорчает. Ты бы послушал их сейчас, но с кухни доносятся шаги отчима. Он поднимает такой шум, гремя кастрюлями и неуклюже топая, что тебе кажется, будто он делает это нарочно. Ты не трогаешь магнитофон: пусть лучше он думает, что ты спишь.