Юрий Герман - Дело, которому ты служишь

— Нужно! — донесся с дивана жесткий, хоть и слабый, голос Степанова. — А вот тебя, буржуйская морда, не нужно!

И, обратившись к Алевтине, комиссар приказал:

— Гони его, дама, в шею!

Наверное, потому, что соображал Родион Мефодиевич слабо, он сказал еще несколько скоромных слов, от которых фон Паппе пришел в смятение и сбежал, Алевтина же была командирована комиссаром в комендатуру вокзала для того, чтобы дали ей там причитающийся паек, прислали «дельного доктора» и чтобы «помогли по малости», как выразился Степанов. «Не помирать же, в самом деле, чего зря!»

— Нецелесообразно с точки зрения мировой революции, — сказал тихим, но в то же время твердым голосом комиссар. — Так там и передайте, дама, дескать, нецелесообразно. Соображаете?

Алевтина все не двигалась.

— Значит — саботаж? — спросил Степанов. — Учтите в мозгах: околею — с вас взыщут.

— Да я пойду, — ответила Алевтина, — только вы как здесь?

Комиссар усмехнулся и велел:

— Слушай стих про нашего брата!

Она, подавленная этим человеком, испуганно присела на край кресла, а он на память прочитал:

Герои, скитальцы морей, альбатросы,

Застольные гости громовых пиров,

Орлиное племя, матросы, матросы,

Вам песнь огневая рубиновых слов.

И спросил:

— Ясненько вам, дама?

Глаза у него смеялись.

Алевтина с ребенком на руках отправилась в дальний путь. Часа через два к комиссару прибыла целая делегация — все это были прокопченные, измученные, но странно веселые люди. И, несмотря на то, что все они говорили слова, от которых Алевтина отвыкла в доме Гоголевых, люди эти показались ей неожиданно близкими и очень славными, особенно пожилая женщина в косынке сестры милосердия, в морщинах, с грубыми, узловатыми мужицкими руками.

— Вдовеешь, что ли? — спросила она Алевтину.

Та опустила глаза.

— Ну, тогда и того горше, — сказала пожилая женщина. — Но только слезы, товарищ, не проливай. Теперь эти времена кончились, теперь всенародную поддержку ты будешь иметь...

Все здесь было странно, необычно, неожиданно: то, что раньше казалось таким постыдным и унизительным, имело вдруг всенародную поддержку, то, что старуха назвала Алевтину «товарищем», то, что люди, которых она про себя называла «хамами», а Гоголев «быдлом», были с ней вежливыми и даже пригласили ее вместе с ними «покушать» супа из конины с пшеном, — все это как-то мгновенно преобразило и изменило для Алевтины жизнь. Она стала ходить увереннее, больше не опускала глаз, не стыдилась того, что у нее нет и не было мужа.

Комиссар поправлялся быстро.

Алевтина открыла тайную кладовку, достала оттуда постельное белье, продала старинную фарфоровую люстру, купила продуктов, даже кусок сала, который в Петрограде называли шпиком. А когда Степанов уж очень зарос бородой, она, немного посомневавшись, достала из желтого, английской кожи несессера сбежавшего хозяина семь великолепных бритв с обозначением на каждой дня недели: понедельник, вторник и так далее.

— Зачем же ему, дьяволу, семь бритв нужно было? — поразился Степанов.

— «Металл должен отдыхать!» — повторила Алевтина фразу Гоголева. — Поэтому для каждого дня своя бритва.

— Ну и сукины же дети! — весело выругался комиссар.

Бритву с надписью «воскресенье» он оставил себе, а остальные роздал своим товарищам.

— Вы права не имеете! — взвизгнула Алевтина. — Они не ваши, приедет Борис Виссарионович!

— А зачем ему приезжать? — спокойно возразил Степанов.

— Это его бритвы!

— Одну, верно, можно было для него и оставить, а семь много, — рассудил Родион Мефодиевич. — Сейчас, дамочка, это все принадлежит народу. И кудахтать ни к чему.

— Все равно Борис Виссарионович вам задаст.

— А может, я ему задам?

И опять глаза у него смеялись.

Раздумывая о чем-то своем, он подолгу напевал:

Чуть дрожит вдоль коридора

Огонек сторожевой,

И звенит о шпору шпорой,

Жить скучая, часовой...

— Вы и в тюрьме содержались? — спросила однажды Алевтина.

— Нет, гражданка, в тюрьме мне содержаться не пришлось, разве что содержался я в тюрьме народов, именуемой Российская империя.

Алевтина не поняла, но на всякий случай сочувственно вздохнула. К Борису Виссарионовичу в свое время, бывало, наведывались какие-то бородатые, косматые, очень много говорившие господа, про которых супруга присяжного поверенного выражалась в том смысле, что они «мученики за народ». Потом некоторое время эти мученики ходили во френчах, в крагах, ездили в автомобилях и вместе с Гоголевым исчезли. Ничего нельзя было понять. Но все более и более долгими взглядами всматривалась Алевтина в своего комиссара, все дольше разговаривала с ним, все внимательнее вслушивалась в его отрывистые рассказы. И сама порой замечала на себе пристальный взгляд Родиона Мефодиевича.