Игорь Гергенрёдер - Буколические сказы

А как раз этому и нет места в поэтичных таинствах любовного восторга. Исполненные трогательного юмора слова « старичок », « приветень » (лиричное образование от слова « приветить ») могут у кого-то вызвать усмешку, но повернётся ли язык назвать их циничными?.. Освобождённая искренность влечения ведёт к чистоте, а не в закоулки порока. Не утомлюсь утверждать это, вопреки замечаниям, будто я — как выразился некий критик — «рискованно впечатлителен». По мне, гораздо хуже — недооценивать первозданную волю к игре, присущую и людям и животным.

Стремление вырваться из пут и помочь в этом другим не пострадает, будь оно описано даже с некоторым — если угодно — пафосом. Мысль не более спорная, чем иная: нельзя раскрепоститься в каких-то полчаса. Услышав от девушки присказку, в которой слились смелость и доверительность, я понял, что происходящее — для меня ещё не сияние полдня, а, скорее, полыхание огня с пляской вокруг него неистово ликующих мотыльков. Наверно, мои глаза выпучились — иначе коренастенькая чаровница и её подруга-брюнетка не смотрели бы с таким насмешливым любопытством. Они обменялись репликами, прошептав их друг другу на ухо. Я напряг мои умственные способности, силясь изобрести блёсткую остроту, но всё, что приходило в голову, казалось пошлым или грубым.

Меж тем девицы повели хоровод, с вывертами притопывая босыми пятками. Волнующее пение продолжилось:

Хорошо медует приветень курчава,

Старичок налево, кутачина справа...

Ловлю взгляд коренастенькой, завидуя её властной дерзновенной открытости: как очаровательно торчат чуть в стороны её соски, напоминая рожки козлёнка! тёмный мысок растительности, подровненный бритвой, умилительно курчавится. Девушка в хороводе проходит с приплясом мимо меня, выкрикивает мне загадку:

Звёздочка пред месяцем, полюбил — не свесится!

Меня прошибает пот, теряю драгоценные мгновения. Брюнетка с шельмецким личиком, притопывая голой ножкой, бросает мне нетерпеливо:

Отгадывай, кто такие? Ну?!

Сбоку от меня выступает на шаг парень.

Месяц — это вам старичок, а звёздочка — приветень. Вот!

Хлопки в ладоши, взвизги, хохот; девушки расступились — парень в середине стайки. На две-три минуты его заслонили голые спинки, ягодицы — и вот он стоит разутый, на нём только рубашка. Игруньи нервно толпятся, возбуждённые его впечатляющей наготой. Лицо славное, почти детское — но он уже по-мужски кряжист. Красотка-брюнетка, крутнувшись, звучно шлёпнула его по бедру босой стопой. Несколько подружек повторили ловкую выходку.

Среди нагих шалуний появляется молодой человек с аккордеоном; громче и задорней наяривают бубны. Парень встаёт на принесённый табурет: озорницы награждают прикосновениями его выраженную мужественность. Меж тем из рук в руки передаётся довольно объёмистый чайник.

Ягодная медовина! — раздаются тут и там голоса зрителей-мужчин.

Ну, а если разольёт...

Прелестницы принимают перед парнем беззастенчиво-притягательные позы, он поедает глазами гибких вожделеющих чаровниц. Миг — чайник повешен.

Держит! Держит, о-ооо!!!

— Есть почин!.. — громко и радостно объявил кто-то из публики.

— Будет гульба отменная!

И вот уже приятный тенорок ввернул присказку:

От этакой стати гульба при понятии!

Герой момента твёрдо стоит на табурете, выдвинув низ туловища. Девушки поочерёдно, наклоняя висящий чайник руками, отхлёбывают из носика, сладострастно причмокивают, потирают груди и надпашье; отходя, потягиваются. Сколько зовущей неги! Благоухание летней ночи льётся в распахнутые двери, в широкий проём с близкого неба сияют рог месяца и звёзды-звёзды-звёзды... Около меня народ рассуждает:

Братан сказывал, в Привольном, в пятьдесят девятом, парнишка ведро с молоком держал.

Было, знаем! Посадили парнишку. Но заметь — с молоком парным ведро!

Именно! А с водой бы, к примеру, ведро не удержал. Хоть семи задницами подопри.

Пусть парное благодарит! Уж как оно полезно — и старичку, и приветени — парное-то молочко!

А наши хорошие, гляди-кось, как сластятся клюквенной медовиной...

От дев, возбуждённых ритуалом, взбодрённых глотками сладостно-пенной медовины, исходят таинственно-окрыляющие волны. Восхитительная безудержность торжества воссоздала мир чарующих сказов, мы в самой его сердцевине, где нет гнёта, хамства, матерной ругани и тюремной морали, но где всевластна вечно влекущая народная мечта о доступности необычайного. Мы среди нежного и задушевного, что вдруг выплеснулось из гениальной памяти сказителей и стало зримым, сама деликатность воплотилась в трепетные девичьи формы, в юные лица.