Гари Штейнгарт - Абсурдистан

Приложение: «Вы думаете, что это больше не может случиться?»

Да, вы так думаете? Ну что же, друг, подумай еще раз. На этом пространстве, согласно смелой концепции, дюжины молодых французских арабов будут швырять камни в проходящих мимо посетителей музея, угрожая: «Еще шесть миллионов», в то время как пассивные французские интеллектуалы будут стоять в сторонке, покуривая и попивая, покуривая и попивая. По соображениям безопасности «камни» будут сделаны из бумаги, а молодые французские арабы посажены в клетку.

Нога ягненка, покрытая титаном.

Наша музейная экспозиция заканчивается на высокой ноте, отмечая достижения выдающихся американских евреев с помощью таких жизнеутверждающих экспонатов, как «Дэвид Копперфилд: миф и магия» и «Вперед и в сторону: смерть литературы и рождение ситкома». Один-два зала можно посвятить культурным достижениям Израиля. Или нет.

Шатер согласия.

Именно здесь все соединится, и Непрерывность получит свое заглавное «Н». Войдя в Шатер согласия и сдав образец крови и кредитный чек, евреи в том возрасте, когда они способны к деторождению (от тридцати четырех до пятидесяти одного), покажут Гитлеру и его головорезам, куда именно они заткнут их Окончательное Решение. Здесь не существует слова «нет». Примечание: Шатер должен быть шершавый и зеленый, дабы символизировать плодовитость лета. Никаких цирковых шатров! Это серьезное дело.

А теперь словечко от нашего спонсора…

Чтобы докричаться до американской политической власти, у евангелистских христиан будет свой собственный (гораздо меньший) шатер, где они смогут обращать в свою веру плодовитых евреев, которые, все в поту, шатаясь, выходят из Шатра Согласия. Мы прикинули, что всего 1–2 процента наших людей купятся на эту гойскую песнь сирены. Это невысокая цена, и лоббирующие нас будут нам благодарны.

Итоги первого года работы.

1) Двести тысяч евреев посеют дополнительные сто тысяч евреев на берегах Каспийского моря.

2) Две-четыре тысячи посредственных евреев станут мормонами (или кем там еще) и перестанут тянуть всех нас вниз.

3) Двадцать тысяч еврейских детей проникнутся сознанием того, что каким-то образом это и их вина.

Когда я рассылал свое предложение о Холокосте членам ГКВПД, я был потрясен, увидев, что в моем почтовом ящике имеется электронное послание от «rsales@hunter.cuny.edu».

Как дела, Па? Как дела там, где ты сейчас?

Я знаю, что, вероятно, сейчас я не самый твой любимый персонаж, но я не знаю, к кому еще обратиться. Профессор Штейнфарб меня бросил. Он получил место на юге Франции и отбыл в середине семестра. Я послала ему е-мейл, но он мне не ответил, и тогда я позвонила его издателю, и эта мерзкая сука сказала, что они не будут больше делать Антологию иммигрантских писателей.

Я думаю, что беременна от профессора Штейнфарба. Я даже уверена в этом, потому что меня тошнит. Но хуже то, что я так упорно работала над тем эссе о том, как они подожгли наш дом в Моррисании, а теперь никто его не прочтет и не узнает о том, как я почувствовала, что повзрослела. Я думала, что я другая и могу рассказать особенную историю, но, наверное, все это не так. Честно говоря, это огорчает меня даже больше, чем пожар и беременность, потому что на какую-то секунду у меня появилась надежда, что моя жизнь изменится.

Ты, вероятно, говоришь: ха-ха, а я тебе говорил, не отрицай это! Но я знаю, у тебя тоже всегда были надежды. И я знаю, что была одной из твоих надежд, а я тебя подвела. Вероятно, теперь ты встречаешься с кем-то новым, так что, похоже, мне отплатили.

Во всяком случае, я не знаю, что делать с ребенком, и думаю, что должна его родить, а иначе это грех. Я хотела бы, чтобы ты был здесь, Миша. Хотела бы, чтобы все это не произошло. Если ты еще хоть немножечко меня любишь, пожалуйста, скажи мне, потому что сейчас это имело бы большое значение.

Объятия и поцелуи,

P. S. Я знаю, что ты в безопасности, потому что ты все преодолеешь. Ты более ловкий, чем тебе кажется.

P. P. S. У меня последний экзамен, спасибо тебе. Я собираюсь заниматься очень упорно, чтобы стать потрясным помощником администратора.

P. P. P. S. Я собираюсь через минуту заняться стиркой, и на мне ничего нет!

Обычно я не чувствую отвращения (все в моем мире по-своему отвратительно), но письмо Руанны переполнило чашу. Она провела жизнь на улицах Бронкса, и после всех этих мучений и дерьма забеременеть от этого гребаного Джерри Штейнфарба! Кто же, черт побери, занимается без презерватива сексом с русским писателем? О чем она думала? Но я ничего не мог с собой поделать: мне было ее жаль. Из-за этого существа у нее в животе, а особенно из-за безнадежного тона, из-за того, как всего за каких-нибудь два месяца ее лишили всего жизненно важного. Что я мог ей сказать? Было ли по-прежнему моим долгом ее утешать? Я ответил двумя сообщениями. Вот первое: