Гари Штейнгарт - Абсурдистан

— Холокост — это серьезное дело, — заявил я. — Оно требует весьма профессионального подхода, иначе все мы будем выглядеть компанией идиотов.

— Не знаю, как насчет профессионального подхода, — сказал Нанабрагов, — но мы несомненно можем построить памятник сево-еврейской дружбы. Представьте себе стометровую статую Миши и покойного демократа Сакхи, которые склонились над свитком Торы. А из свитка Торы вздымается вверх вечный огонь.

— Чудесная идея! Давайте сделаем статую Миши! — загалдели все.

— На одну его голову уйдет половина гранита из ущелья Дюма, — заметил какой-то умный парень.

Я присоединился к своим коллегам министрам, вместе с ними посмеявшись над моим необузданным обжорством.

— А теперь серьезно, — сказал я. — Если вы хотите достойно выглядеть в истории с Холокостом, вам нужно сделать что-нибудь оригинальное. Или если не оригинальное, то хотя бы познавательное. Вроде музея. И там все должно быть по последней моде, чтобы каждый раз, как ребенок ткнет пальцем в экран компьютера, там появлялся какой-нибудь трогательный факт о сево-еврейской дружбе. Тык-тык-тык, факт-факт-факт.

— Мы сможем позволить себе такую вещь? — Мистер Нанабрагов повернулся к министру финансов.

Министр был почти что моих размеров и также жил среди урагана из волос и частиц пыли.

— Мальчики, — хмыкнул он, вытирая пот со лба и небрежно стряхивая его на выщербленный стол красного дерева. Он начал обрисовывать быстро ухудшающееся состояние офшорных счетов, называя также менее официальные финансовые учреждения вроде «Копилки Большого Саши» или «Крохотулечного банка Бориса».

— А как насчет всей той нефти, что у нас есть? — спросил я. — Как насчет «Фиги-6»?

В комнате стало тихо. Министр туризма и досуга справа от меня тяжело задышал.

— А как насчет того, Миша, — сказал мистер Нанабрагов, — чтобы вы попросили денег у американской еврейской общины?

— Я не понимаю, — ответил я. — Вы хотите, чтобы я просил денег у американских евреев, дабы порадовать американский Государственный департамент официальными переговорами с Израилем?

— Правильно, — сказал мистер Нанабрагов. — Как это говорят американцы: «Важна сама мысль». Надеюсь, они одобрят нашу инициативу.

Я перебрал в уме все, что знал об американских евреях. Кажется, они всегда чувствуют себя одинокими и нелюбимыми, в то время как, по правде говоря, большая часть американского населения жаждет поцеловать их в блестящие носы, испечь им пироги и, возможно, обратить их в свою веру, дабы ускорить Второе Пришествие. Ответят ли эти евреи положительно на любовное письмо от маленького угнетенного народа, проживающего где-то между Россией и Ираном? И в какой форме нужно писать это письмо?

— Думаю, что я смогу написать кое-какие предложения на грант, — сказал я.

— Мы не знаем, что это такое, но все, что вы делаете, благословил Господь, — ответил мистер Нанабрагов под дружные аплодисменты.

Я вынул свою ручку отеля «Хайатт» и блокнот и, волнуясь, записал:

1) Установить в кабинете Интернет.

2) Написать предложения на грант для создания музея Холокоста.

3) Поощрять мультикультурализм всеми своими делами.

— Вы видите, как упорно трудится Миша, — залюбовался мною мистер Нанабрагов. — Вы видите, какой он собранный. Это потому, что у него американское образование, как у моих Наны и Буби. Мы, старые советские черножопые, понятия не имеем, что делать.

Люди вокруг меня зевали и потягивались. Пришел час ланча, и в «Хайатте» ждали любовницы, а в новой компании «Тосканский стейк и бобы» — стейки. Люди закурили сигары, что сопровождалось тихим покашливанием и сонной икотой. Что ж, оставим этих добрых людей предаваться праздному времяпрепровождению, я же вернусь в свой кабинет, чтобы поработать над будущим их страны. Я снова докажу, что я такой же отличник с оценкой 3,94, каким был в Эксидентал-колледже.

Пожалуйста, внимание. Из-за ухудшающейся политической ситуации мы с сожалением Вас информируем, что многие блюда из меню „Суши / сашими“ уже нельзя получить. (Особенно плохо обстоят у нас дела со скумбрией.) Мы смиренно Вас просим — простите нас!

Ваш верный раб Ларри Зартарьян, генеральный менеджер,

Мне не хотелось это признавать, но Зартарьян был прав. И не только насчет скумбрии. Политическая ситуация действительно ухудшалась. Я не мог перебраться с одной террасы на другую в Нанином «навигейторе» без того, чтобы не застрять в толпе беженцев Горбиграда. Лица этих несчастных прижимались к нашим окнам, и я пытался выделить среди них интеллигенцию и, быть может, предложить подвезти, но из-за многодневных скитаний все были покрыты слоем грязи, и сквозь тонированные стекла «навигейтора» было не различить признаков интеллигентности. Мужчины, женщины и дети были связаны между собой невидимыми нитями родства и клана; они стоически переносили свое изгнание и потери, двигаясь вперед рука в руке, словно их пункт назначения был определен; старики опирались на своих сыновей, сыновья несли на руках маленьких дочерей; ветеранов войны и умалишенных везли в тачках.