Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

К тому времени квартира Цили превратилась в персональный музей Ашера. Запечатанные в целлофановые пакеты любовно сохранялись его волосики, начиная с первого локона. За стеклом серванта, в серебряной коробочке хранились молочные зубы. Полки были уставлены альбомами с чуть ли ни ежедневными фотографиями. Все табели успеваемости, все грамоты и благодарственные письма из школы, детские рисунки, сочинения, рефераты лежали в папках и папочках. В бельевом шкафу несколько полок занимали пеленки Ашера, его детские штанишки, маечки, рубашки с навечно въевшимися в ткань пятнами от молочной смеси. Даже сандалики и кроссовки, особенно полюбившиеся Циле, хранились в коробках, аккуратно составленных на антресоли. В трех ящиках огромного комода лежали вываренные до белизны погремушки, плюшевые зайцы и коровы, с ушами, стертыми до основы молодыми зубками, книжки-раскраски, книжки-раскладушки, кубики, лего, детский конструктор: все чистое, укомплектованное до последнего винтика, с любовно подклеенными клейкой лентой обложками. А в душевой бережно сохранялся торчащий под потолком крюк, на который когда-то вешали ванночку для купания младенца.

Хаим несколько раз покушался на музейные экспонаты, но безуспешно. Каждый раз после попыток завести разговор на тему очистки квартиры его ночные камлания прекращались на довольно внушительный срок. Любой уголок квартиры напоминал об Ашере и теперь Циле, оказавшейся в собственными руками возведенной ловушке, оставалось только вздыхать и прислушиваться, не звонит ли телефон.

Первые три недели курса молодого бойца Ашер прошел играючи, а в четвертую их группу отвезли на Голанские высоты. Там в палатках, расположенных посреди огромного полигона, им предстояло провести еще четыре недели, отрабатывая стрельбы, марш-броски, окапывания и прочую армейскую премудрость. Маме он звонил несколько раз в день, уложив сотовый телефон в подсумок вместе с запасными магазинами для автоматической винтовки.

К концу четвертой недели его отправили в караул на дальний конец полигона. Охраняли непонятно что, скорее всего, просто учились охранять, по три часа озирая в бинокль пустынные просторы возвышенности. Ашер позвонил маме утром, как обычно, но голос его был чуть смущенным.

— Что случилось? — сразу спросила Циля. — Только не обманывай меня.

— Понимаешь, — замялся Ашер, — я проснулся среди ночи от того, что по мне кто-то бегает. Махнул рукой и наткнулся на крысу, или мышь, в общем, на какого-то грызуна.

— И что было дальше? — трагическим тоном спросила Циля.

— Ничего особенного, она меня просто укусила. Не сильно, ранку я заклеил пластырем.

— Немедленно в лазарет, — приказала Циля. — От укуса дикой крысы может быть что угодно, от столбняка до, не дай Б-г, бешенства.

— Э-э-э, — протянул Ашер, — смена приедет только к вечеру. Но ранка ерундовая. Я тебе рассказываю только потому, что обещал ничего не скрывать.

— Ладно, — сказала Циля, — на всякий случай смажь ее как следует йодом, а твоему командиру я сейчас позвоню.

— Мама, пожалуйста, не надо! — вскричал Ашер, но Циля уже повесила трубку.

У нее были записаны телефоны всех начальников сына, вплоть до командира дивизии, поэтому через полчаса за ним послали машину и отвезли в медпункт. Врача в тот момент не оказалось, а санитар, сам едва окончивший курсы, внимательно осмотрев ранку, сделал, на всякий случай укол против столбняка, и отправил Ашера обратно в часть. Делали ли ему прививку от «бешенства» он не спросил, а случай этот, как не достойный внимания, даже не зафиксировал в журнале.

Курс молодого бойца Ашер закончил одним из лучших и был награжден трехдневным отпуском. К побывке Циля приготовила любимые блюда сына и составила план похода по родственникам. Ашер приехал под вечер, бросил в углу прихожей огромный солдатский вещмешок, и едва успев расшнуровать ботинки, рухнул в кресло. Вид у него был утомленный. Циля принесла ему стакан холодный воды с лимоном.

— Попей и быстро в ванную. А потом, — она мечтательно закатила глаза, — потом тебя ждет такой обед…

К ее удивлению Ашер не прикоснулся к стакану и от ванны тоже отказался.

— Мама, я посплю, — сказал он, и даже не вымыв с дороги руки, отправился в свою комнату.

Такое поведение настолько не совпадало с многолетними привычками сына, что Циля сразу заподозрила недоброе. Спустя час они уже сидели в приемном покое больницы, а через три страшное подозрение оказалось еще более страшной реальностью. Анализ однозначно показал тельца Бабеша-Негри, что означало одно — бешенство.