Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза

На пороге стояли два солдата, потные и все в пыли.

— Такие мы страшные, что пришлось закрыться на засов? — усмехнулся тот, что ростом повыше.

Лайла покраснела, солгав: — Я умывалась, — и покраснела еще больше.

Высокий засмеялся:

— Значит, уж вода-то по крайней мере в доме есть. Нам, видишь ли, надо бы напиться. Можно попросить?

— Да, пожалуйста. — Лайла схватила ковшик и впереди солдат направилась к колодцу. На краю его стояло прежнее ведро с водой.

— Хотите отстоявшуюся или свежей набрать? У нас вода очень холодная.

— Свежую зачерпнем, — сказал коренастый, выплеснул воду и опустил ведро в колодец. Сам же молниеносно вытащил, видно слишком жажда томила.

Лайла зачерпнула ковшик и протянула ему первому:

— Прошу!

Коренастый пил так, что в глотке клокотало и лилось по подбородку. С жалостью подумала, что у него будут болеть зубы и горло.

Высокий в одной руке держал ковшик и неторопливо пил, а другой отцепил ведро и снял его со сруба. Видно, ковшиком тут было не обойтись.

Лайла схватила его за рукав:

— Ведро отдать не могу. Хозяйка рассердится.

— Ну, тогда ступай за нами вместе со своим ведром, — сказал высокий и широким шагом пошел к дороге, Лайла засеменила следом.

На обочине рука за рукой тянулись к ковшику, и ведро мигом опустело. Лайла искала глазами тех двоих, уже знакомых ей, но они ушли. Тот, кому воды не хватило, с темными, прилипшими к потному лбу волосами, жалобно глядел на Лайлу. Ресницы у него были длинные, влажные, как у теленка.

— Нельзя ли еще? Я бы сам принес.

Голос у него был охрипший, а рука, потянувшаяся за ведром, словно бы чуть дрожала.

— Я сама! У вас дорога дальняя. Подождите! Я мигом!

Лайла бегом помчалась к колодцу, с жаром вертела коловорот, рысью неслась обратно.

— Только пейте помедленнее. Чистый лед. Я пока яблоки соберу. Тихо пейте!

Лайла бежала за белым наливом, там в траве полно было переспелых, потрескавшихся яблок. На вид они уже не были красивы, но если разломить, янтарная сердцевина вся залита сладким соком и вкус такой, каким в свои детские годы, когда наступала пора яблок, ей насладиться не довелось. Лайла набрала полный подол и встала рядом с ведром. И каждый также брал из передника по яблочку и, откусив, улыбался Лайле.

— Ну, хозяюшка, таких яблок и Адам не пробовал! Тебя случайно не Евой зовут?

А Лайла качала головой — нет, нет, не зовут ее Евой, — и опять бежала к колодцу и в сад. Только раз успела спросить:

— Кто вы такие?

— Девятнадцатая дивизия.

Девятнадцатая дивизия? И Лайла хозяюшка, она их поит и угощает яблоками. Она вспомнила и о каравае, но разве тут напасешься? Дивизию больше всего мучила жажда.

Беготня с пустым ведром, цепь и коловорот, скорее, скорее, назад с полным ведром, в сад за яблоками. Жаркое солнце бабьего лета. Вот и Лайла вспотела, подмышки заливает, платье прилипает к груди и спине, то и дело вытирай лоб. Лайла дышала часто, но усталости не чувствовала. День растворился в суете, улыбках, коротких спасибо или длинных похвалах: как добра и красива юная хозяйка этого дома, и Лайла вдруг почувствовала себя счастливой как никогда прежде.

Кто-то опустил на ее плечи тяжелую руку и сказал:

— Не сердись, девочка, что отступаем. Дальше Тукумса не отойдем. Или погибнем, или разобьем их всех и тогда вернемся.

День угасал. Лайла за своими восторгами и беготней даже не подумала, что это отступление, уходят латышские легионеры, а дальше — черная неизвестность. И Лайла всеми покинута. Но думать было некогда. Она снова кинулась к колодцу. Но теперь она не только рук не чувствовала, ломило плечи. Полное ведро она теперь несла шатаясь, а собирая яблоки, слышала звон в ушах и перед глазами вспыхивали черные и красные полосы.

С застывшей на лице улыбкой она держала за углы передник и слушала слова благодарности, звучавшие все короче и короче. Теперь уже шли последние, тяжело ступая, с запавшими щеками. Лишь у одного была гладкая, ухмыляющаяся, круглая как луна физиономия. С голубыми глазами в красных, как у плотвы, ободках. Когда потянулся за яблоком, ободки покраснели еще больше, а пальцы ткнулись в низ живота.

Края передника выскользнули у Лайлы из рук, яблоки посыпались на дорогу, она отскочила за ведро. Чей-то локоть отшвырнул круглолицего.

— Прости, детка… Он один у нас такой…

Дрожащей рукой Лайла поднесла ковшик, но солдат отвернулся. Другие тоже. Никому больше не хотелось пить. Шли мимо Лайлы, опустив глаза.