Владимир Файнберг - Кавказ без моря

На рассвете он рухнул опять. Странно, его донкихотское, кажется состоящее из одних костей и жил тело, не сломалось. Прибавились лишь новые ужасные ссадины на лбу, носу и колене.

Когда поезд подошёл к тбилисскому вокзалу, и мы вышли на перрон, встречающая нас жена Нодара — грудастая полная, как большинство оперных певиц, воскликнула — «Хорош, мерзавец! И ещё привёз с собой такую же пьянь!»

Конечно, Нодар дней десять никуда не мог показаться, и возила меня на такси в Мцхету, водила меня по проспекту Руставели, знаменитым церквам, угощала водами Лагидзе, поднималась со мной фуникулёром на гору Мтацминду, таскала в свободные от спектаклей вечера по своим подругам — преимущественно жёнам художников, где после ужина обязательно гадали на кофейной гуще — словом, являла пример грузинского гостеприимства жена Нодара, достославная Нино.

Всюду нагадывали мне скорую женитьбу, внезапное богатство. Интересовались, могу ли я так же как античные могилы открывать клады.

…Если бы в том стеклянном солнечном доме были наглухо задёрнуты все шторы, я оказался бы точно в таком же безвременном пространстве, как сейчас. Только потикивают где‑то на полочке часы. Вот так же бессонно перезванивает за стенами река.

Кажется, её течение начинает плавно нести меня на себе, уносить в объятия Жанны. Один раз это было, один раз…

Вдруг вспоминаю об отце. Мы с ним совсем разные. Но что это — голос крови? Мгновенно превращаюсь в отца, чувствую себя им, одиноким, лежащим в богадельне, в маленькой комнатке–келье для ветеранов партии. Поддался на его уговоры, отвёз, сдал своего старика, предал. Для того, чтобы развязать себе руки, ловить карпов, таскаться здесь, по гостям… Небось, тоже не спит сейчас, думает обо мне, о том, что я не женат, не обеспечен, теряется в догадках — кем мне приходится Жанна, которая, наверное, иногда справляется о нём по телефону. Обещала навещать. Это же совсем недалеко от Москвы, в Переделкино. Хотя вряд ли хоть раз навестит. Они с Марком отважные, порядочные. Но диссидентство захватило их целиком. Каждый миг могут быть арестованы. Им не до моего папы, члена партии с юности, с восемнадцатого года, всю жизнь прослужившего инженером на текстильной фабрике, всю жизнь читавшего газету «Правда», всю жизнь бездумно поднимавшего вместе со всеми руку на партсобраниях, без конца изучавшего в фабричной парторганизации «Историю партии» вплоть до её четвёртой главы. Ибо каждый раз к этому времени наступало лето, сезон отпусков. А осенью начиналось все сначала.

…Господи, Иисус Христос, ну, пожалуйста, заступись за отца моего, сознательно не сделавшего никому вреда, прости ему грехи невольные. Господи, каюсь, что сдал папу своего в эту престижную богадельню, где им каждое утро читают все ту же «Правду», а перед ужином устраивают партучёбу, партсобрания. Ириски он любит, леденцы… Наверное, кончились, в тумбочке пусто… Не спит, думает обо мне. Нет рядом ни меня, ни, тем более, Бога. Не открыл ему Бога, не смог пробиться… Господи, заступись за отца моего, за меня, пропащего, потерявшегося совсем… Господи, вызволи меня отсюда, от этого сценария, этого кабального договора!

Проем открывающейся двери ярко озаряется светом из коридора. Ха- сан силуэтом стоит на пороге, манит:

— Не спите? Вас к телефону.

Вскакиваю. Безумная мысль, это звонит Жанна! Хотя откуда она может знать, где я нахожусь? Или что‑то случилось с отцом? Опять же, у них нет этого номера телефона. Ни у кого нет.

Стою в коридоре у настенного аппарата, в трубке голос Вадима:

— Когда завозили в аэропорт Нодара, он просил ещё раз напомнить, Что через четыре дня, после Афин заедет за вами.

— Зачем? Кстати, я так и не понял, каким образом он нашёл меня здесь?

— Он же в друзьях с нашим Шамилем Аслановичем. Звоню, собственно, по другому поводу: вас дожидаются артисты цирка. Все девять толкутся у вашего номера, спрашивают, когда вернётесь.

— Вадим, пожалуйста, выйдите к ним, заверьте — сделаю всё, что смогу.

— Гут. Зеер гут. Обождите.

Через минуту в трубке снова его голос.

— Явился какой‑то верзила с шикарной блондинкой, погнал всю компанию вниз на выход. Едут осчастливить Сухуми своими гастролями. Не видел ничего более жалкого.

— Ох, Вадим, а мы, с этим сценарием?

— Между прочим, напоминаю: завтра на студии худсовет! Ровно в двенадцать.

Вешаю трубку.

Глухо. Тихо.

За стенкой заплакал во сне ребёнок.

Смолк.

ПИСЬМО

«Дорогой Ёжик!