Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах

Поскольку у меня в голове были подобные фантазии, я позвонил Марии, рассказал ей о празднике и спросил ее, не хочет ли она пойти. Она сказала, что не уверена, что ей не нравятся праздники, и это в глубине души принесло мне облегчение, потому что на ночных скоплениях всегда лучше быть браконьером, чем иметь при себе вагину, так сказать.

— Что ты наденешь, старина? Костюм со звездочками?

Хуп сказал мне, что Тот, Кто Был собирается пойти на праздник. И Кинки. И Молекула тоже. И это не пришлось мне по вкусу, потому что было еще одним проявлением их вторжения на наши территории, еще одним надругательством над нашими символами. (Но таково было положение вещей: как на закате Римской империи.)

— Ты как пойдешь, приятель?

— Я тебе уже сказал. В костюме Мерлина.

— Нет, это я знаю. Я спрашиваю тебя, что ты собираешься принять.

Я собирался принять экстази, он лучше всего подходит для подобных случаев, потому что поддерживает тебя на ногах и, если повезет, дает тебе душу архангела, а кроме того, делает так, что все женщины выстраиваются в твоем воображении в определенной иерархии: бесплотные и толстые, молодые и увядшие, чокнутые и задумчивые… (И в этом состоит хорошая отправная точка игры.) (Хотя иногда это плохой конечный пункт.)

— Я тоже собираюсь принять экстази, но только жидкий.

— Жидкий? Но это же не MDMA, a GHB.

— А какая проблема с GHB, приятель?

Как вы знаете, проблема с этим веществом заключается в том, что если ты немного переборщишь с дозой, оно может вызвать у тебя гипертермию, как в скороварке, и иногда довести тебя до временной комы — временной, но все-таки комы, — а это может понравиться только любителям комы. Я это знаю, потому что Галеоте, один мой товарищ по комиссариату, занимающийся отправкой в лабораторию изъятой контрабанды, рассказывает мне, какие из курсирующих у нас средств содержат наибольший процент чистого вещества, какие — фигня, и какие препараты переходят границы осторожности по уровню токсичности, хотя эту информацию нужно постоянно обновлять, при естественной неравномерности в поставках сырья, влияющих на конечное качество продукта, подверженного игре случая и замене суррогатами… (В общем, это рынок.)

— Но я собираюсь принять его.

(Ладно, очень хорошо.)

…И наконец, настала суббота великого маскарада, ночь, в которую сердце надевает пелерину с бубенчиками и начинает весело скакать у нас в груди, как будто вместо сердца там — нервный акробат. Потому что это ночь, когда наша личность и наше сознание остаются пленниками в холодильнике, завернутые в фольгу, а мы выходим на улицу, превратившись в шейха в пышной накидке и с блестящим ятаганом, или в грудастую медсестру, или в самого волшебника Мерлина, в костюме с серебряными звездами, что блестят как настоящие, когда их заливает свет вращающихся прожекторов.

Суббота, день ежегодного костюмированного праздника, — это день, во всех смыслах ненормальный. Обычно по субботам мы встречаемся рано и отправляемся выпить пива, съесть чего-нибудь, а около полуночи мы принимаем то, что следует принять, и углубляемся в платонические пещеры, полные танцующих теней, в пике устремленных в пандемониум, чтобы услышать в голове однообразный ритуальный барабан, вот в чем дело: иллюзорное путешествие по сельве, с низкими инстинктами в качестве проводника. Но в день праздника в «Оксисе» все ненормально, как я уже сказал, потому что не станешь выходить на улицу, черт-те во что одетый, в девять часов вечера, даже еще как следует не набравшись, рискуя попасть в потасовку с каким-нибудь милашкой, и, поскольку праздник начинает разгораться только в двенадцать или около того, ожидание дома становится бесконечным.

В общем, я приготовился к аскетическому ужину, чтобы очистить почву для продвижения экстази, выкурил пару папиросок и сел смотреть телевизор, нетерпеливый, возбужденный, жаждущий перевоплотиться в волшебника Мерлина, чтобы весело смешаться с толпой бледных императриц и трупов с резиновым топором, торчащим из головы, бедуинов и Неронов, drag-queens [36] королева шлейфа ( англ .); так на сленге называют трансвеститов. с крыльями бабочки, в фосфоресцирующих диадемах, на двадцатисантиметровых каблуках.

Было около десяти, когда зазвонил телефон: Мария. Она раздумывает. Пожалуй. И в чем ей пойти?… А в котором часу? И тогда я совсем заволновался, потому что я не знал, хорошая это новость, плохая или обычная, хотя в конце я решил, что, не будучи плохой, она также не была хорошей, так что скорее она была обычной, с оттенком хорошей, с одной стороны (женская компания обеспечена), а с другой стороны — с оттенком плохой (исключается возможность неожиданного флирта), и, в общем, я раскаялся в том, что рассказал Марии о празднике в «Оксисе», — а для меня это священное событие, магическая отметка в календаре, день психотропного шабаша, — и я также раскаялся в том, что всегда так бестолково веду себя с женщинами, потому что чувствую себя с ними полицейским осведомителем и во всем им уступаю, даже в том, в чем менее всего должен, и еще я раскаялся в том, что ступил на тревожную почву противоречивых возможностей (Мария да, Мария нет), но вы отлично знаете, что раскаяние характеризуется тем, что ему абсолютно не хватает практических действий, потому что это чувство не только ничего не решающее, но и в большей части случаев все еще больше запутывающее, учитывая, что оно придает прошлому размер неисправимой ошибки.