Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах

(Потому что есть женщины, у которых даже ресницы не двигаются: женщины-палки, несгибаемые, как палки, — они обычно разочаровывают, если добьешься от них, чтоб они разделись догола в полуметре от тебя.) (Этот дефект они компенсируют разве что темпераментом демона.) (Демона-палки.)

Однако коль скоро мы добрались до эдаких рассуждений, вы спросите меня:

— Ты переспал с Марией?

Да, конечно, да, но не именно в тот день, а примерно двумя неделями позже.

— Трансвестит умер.

Об этом сказал мне Хуп в «Оксисе».

— Он лопнул со всех сторон. Бум! — и он скривил лицо с выражением отвращения и руками изобразил взрыв, как будто объясняя, что Шэрон Топасио взлетел на воздух, образовав ядерный гриб из силикона и эстрогенов.

Не считая симптомов гриппа и леденящего душу явления ампутации, я почти ничего не знаю о медицине, но, в общем, естественно, что Шэрон Топасио должен был взорваться рано или поздно, я так думаю, потому что это уже было не человеческое существо, а химическая бомба.

— Накрылось твое предприятие, — сказал я Хупу, ведь это предприятие, вкупе с его восхищением перед Тем, Кто Был, отравило мое к нему уважение: он никогда не был исключительным человеком, но также никогда не был подонком, способным спекулировать на умирающих трансвеститах и играть на простодушии матерей умирающих трансвеститов.

(— Какое предприятие, старик?)

Как бы там ни было, моральные суждения о ближнем всегда рискованны. Аристотель немного поупражнялся умом на этот счет, истинно по-аристотелевски, чтобы, наконец, поместить нас на почву относительной моральной относительности, назовем это так: «Можно сказать, что все стремятся к тому, что кажется им благом, но не могут контролировать свое воображение, так что цель видится им согласно характеру каждого. Так вот, если каждый некоторым образом является причиной своего образа существования, значит, определенным образом он будет и причиной своего воображения». Хуп был причиной своего образа жизни и, следовательно, исходя из критериев Аристотеля, был и причиной своего воображения, этого своеобразного воображения, позволявшего ему замышлять особого рода предприятия: откапывать металлолом, пытаться продать бюст Ленина бандиту, стремиться отыметь в задницу большую часть взрослого населения обоего пола, организовать мерзкое путешествие в Пуэрто-Рико и продвигать кампанию по поклонению неподвижному телу трансвестита, среди прочего.

Но у людей, как и у монет, есть оборотная сторона…

Однажды утром поэт Бласко пришел в комиссариат, чтобы я рассказал ему, если я сам в курсе, об орфизме, потому что он слышал, не знаю где, что орфики — это аскеты, набиравшиеся вином по самые брови, чтобы таким образом более текуче общаться с божеством, и это привело его в растерянность.

(— Так что, Йереми, если ты — аскет и, кроме того, пьяный сукин сын, то ты — орфик, да?)

Разбирая вопрос орфиков, я поделился с Бласко своим негодованием по поводу поведения Хупа в отношении гормональной трагедии трансвестита в этом деле с мутирующими сиськами и разложением, начавшимся вокруг всего этого несчастья, и я сказал ему, что всему есть предел. (Хотя, само собой, это вранье, что у всего есть предел, потому что многое может быть беспредельным: быть может, вселенная, ненависть к тому, кого любил…) Бласко посмотрел на меня с удивлением:

— Но если в конце он все деньги отдал старухе и, кроме того, устроил ей бесплатную поездку в Португалию…

(Деньги? Португалия?) (Непредвиденные выкрутасы Хупа.) (И я раскаялся в том, что подумал плохо о своем друге, ведь тот, кто плохо думает о друге и ошибается, чувствует себя хозяином ведра, полного червей.)

Итак, очевидно, что у Хупа — золотое сердце, но это золото может быть очень склонно к порче. Я говорю это потому, что его зачарованность экстравагантным умом Того, Кто Был шла по нарастающей, он всем говорил о нем, повсюду пропагандировал доктрины этого странствующего болтуна, как будто Тот, Кто Был был Аллахом, а Хуп — пророком Магометом. Да, конечно, вторжение в твою жизнь такого человека, как Тот, Кто Был, может оказаться значительным событием, потому что открывает неведомые краны в твоих мыслях, потому что стимулирует тебя на размышление о необычных вещах или потому, что позволяет тебе лучше понять бессвязный бред, в котором заключается существование, я этого не отрицаю, потому что я сам сделался чем-то вроде психологического наркомана Того, Кто Был, меня одновременно отвращали и привлекали его поливалентные убеждения, я с нетерпением ожидал его речей без компаса, отчасти потому, что они злили меня, а отчасти потому, что они меня зачаровывали, но Хуп доходил до смешного, потому что он вел себя так же, как Тот, Кто Был, и подражал его жестам, его модуляциям голоса; его природной склонности к бессмыслице попала вожжа под хвост, поэтому он весело бродил, плетя бессмыслицу, и за этим занятием от него уходила его сущность: Хуп переживал моральную абдукцию, и этот старый друг внезапно стал для меня незнакомцем: Тем, Кто Был Хупом И Кто Уже Не Есть Хуп, заместителем самого себя, растворившимся в другом.