Алексей Ковалев - Сизиф

Что делать? Подождать, пока Танат проснется… Просить прощения… Притвориться, что у него и в мыслях не было соперничать с богом в питейной стойкости… Смириться наконец с тем, что житейские нити оборваны несколько часов назад и ни поцеловать жену, ни обнять детей не придется… Подчиниться и предстать перед Аидом мелким плутом… Да пусть бы даже и так, но он не готов, не в силах заставить себя расстаться с жизнью вот прямо сейчас. Не может, хоть убейте!

Унизительная, звериная тоска подбиралась к нему со всех сторон, как удушливые испарения из расщелин Дельфийского святилища. Нисколько не умаляя успеха, который ему принесли находчивость и терпение, Сизиф понимал, что случилось непоправимое, что, даже если ему удастся уцелеть, на всю оставшуюся жизнь ляжет такая густая тень позорной слабости, что сухим песком заскрипит на зубах хлеб и прольется вода, прежде чем он донесет до рта чашу. И все же этого было мало, чтобы разбудить Таната. Он не знал, есть ли еще способ вернуть себе достоинство и силу, но искать их теперь приходилось уже не на земле и еще не в преисподней, а в тесном пространстве дверной петли, во владениях Гермия. Ни на что другое он был сейчас не способен.

В эту минуту и простился с жизнью Сизиф, сын Эола, внук Девкалиона и Пирры, правнук Эллина, дальний потомок Прометея. Скользнув взглядом по своему пути, длившемуся ни много ни мало — полвека, на вдохе и новом коротком выдохе он сказал себе: «Жизнь прожита». Это были уже не те легковесные, с замиранием сердца вскочившие в мозг слова, которые незадолго то того пробудили строптивый дух далекого предка. В нем занялся бесшумный, ровного синего накала пламень и разом выжег все оставшиеся надежды остаться в ладу с миром, созданным его богами, и с собой в этом мире.

Черноволосый атлет, безвольно громоздившийся перед ним в неуклюжей позе, значил сейчас не больше, чем пролитое вино. Сизиф поднялся и пошел к дверям во внутренние покои, даже не замечая, что его шатает из стороны в сторону.

— Главк! Орнитион! — крикнул он, зовя старших сыновей.

Они явились заспанные и недоумевающие.

— Разбуди Трифона, — сказал отец Орнитиону. — Скажи, что мне нужны конские путы. Не пеньковые — тяжелые с цепью. Сам принесешь. Его отправь спать.

— Кто эти люди, отец? — спрашивал тем временем Главк. — И почему ты едва держишься на ногах?

Они никогда не видели его таким. Сизиф в жизни не позволял себе выпить лишнего.

— Потом, — отвечал он. — Вот этого надо запереть в подвале. Он арголидский вор. Мы отдадим его соседям, как только за ним пришлют. Поможешь мне снести его вниз.

Спустилась Меропа. Стоя в дверях, она с ужасом наблюдала, как мужчины замкнули широкие медные кольца на руках и ногах одного из гостей, так и не проявившего признаков жизни, и, не особенно заботясь о его сохранности, поволокли из залы.

Она все еще не могла решить, звать ли слуг или приниматься за уборку самой, а они уже вернулись и подняли второго. Он был намного легче, мальчики могли справиться сами, и отец предоставил им двоим нести тело, но сам, все так же нетвердо шагая и оступаясь, проводил их за ворота, где бога уложили на землю под черным, усыпанным звездами пелопонесским небом.

Отослав детей, Сизиф ждал расспросов жены, привалившись к колонне вдали от пиршественного стола и борясь с дурнотой.

— Я думаю, тебе сейчас не с руки рассказывать, — говорила Меропа, осторожно приближаясь к мужу.

— Не смогу. — Он не шевельнулся навстречу ей и не оторвал взгляда, которым уставился на залитый вином, забросанный едой стол. — Но, уж конечно, ты знаешь, кого нам бог послал.

— Я принесу воды и чистую рубаху.

Пока ее не было, царь положил в жаровню дров, раздул угли. Мокрый хитон, прилипший к телу, быстро остывал, и возиться у огня было приятно, его знобило.

Огонь лизал красноватые бока чана с водой, а Сизиф сидел на придвинутой лежанке, протянув к жаровне руки, и жена вытирала ему виски и шею смоченным в винном уксусе платком.

Потом на заднем дворе она поливала ему из ковша, а он, опоясанный лишь полотенцем, смывал пот и дрожь, отстраняя от себя мягкую ночь с ее запахами морской воды и кипарисов.

— Я буду спать здесь.

— Хорошо.

— Завтра я не хочу никого видеть.

— Хорошо.

— Через день мы позовем старейшин, и ты устроишь щедрое угощение.

— Так и сделаем.

— Прощай, Меропа.

— Спокойной ночи, свет очей моих, — прошептала плеяда.

Это был конец. Больше Артур ничего не знал.