Алексей Ковалев - Сизиф

— Я не силен в пьянстве. Неверная поступь и заплетающиеся языки внушают мне отвращение. Впрочем, и тебе, кажется, тоже.

Глядя, как плавно, будто скользя по плитам двора, удаляется этот бог нежити, одним из прозвищ которого в народе было «дверная петля», Сизиф начал понемногу ощущать вечерние запахи каменной пыли, морских водорослей и кипарисовой смолы.

Встречаться с Танатом не захотел бы никто. Но если были у человека силы вообразить то, что еще страшнее — смерть внезапную и неосознанную, от руки того, кто не видит разницы между живым и мертвым, если есть у такого тупого провидения образ, то это был он, Гермес. Даже его расположение зияло бедой, как случайно найденные деньги, за которые завтра же придется заплатить чем-нибудь гораздо более ценным.

Расставшись с ним, Сизиф смотрел на все остальное, как на трудный, но вполне посильный поединок. Он еще раз вздохнул полной грудью и вошел в дом.

Гипн уснул первым. Сначала он еще просыпался, ворочаясь, но когда Сизиф приставил к узкой лежанке другую, тот свернулся калачом и затих. Хозяин накрыл бога легким шерстяным одеялом и вернулся к столу.

Ничего не поделаешь. Вынужденные участвовать в небесноземной драме, духи должны были облечься видимостью, а вместе с нею принять на себя некоторую меру дольних слабостей. Иначе им пришлось бы наделять жертву ясновидением, чтобы она оказалась в состоянии различать незримое, но тогда человек приобретал на время сверхъестественные способности, которые осложняли процедуру. Уверенность духов в своих силах была все-таки велика и вполне обоснована. В любом случае они приступали к делу с невероятным преимуществом, но подавляющим оно не было.

Гипн, очень добрый, в сущности, бог, ожидая от брата просьбы смягчить обреченному тяготы расставания с жизнью, с интересом исследовал возможности не так уж часто предоставлявшегося ему существования во плоти. И ему совсем немного надо было, чтобы эта, не задубевшая в земных передрягах, плоть уступила крепости отменной хиосской лозы.

Танат был покрепче и мог, в общем-то, обойтись без помощника, так что раннее отступление Гипна его не встревожило, скорее, даже развеселило. Он попался на другом пороке, вместе с видимостью к нему прицепился вкус к мелкому соперничеству.

Удовлетворенный спокойствием и красноречивым согласием Сизифа отдать себя в его руки, мрачный ангел принял предложение царя придать столь важному для него событию вид торжественной сделки. За третьей чашей он даже пожурил сотрапезника за слишком робкий ответ на свое наглое приветствие. Сизиф отвечал, что да, мол, сплоховал, очень оробел.

Насытившись фруктами, а до того — бараниной, приготовленной Сизифом тут же, на домашней жаровне, Танат почел возможным завершить дело пятой порцией вина. Но тут увял Гипнос, а хозяин дома поспешил устроить бога поудобнее и действовал довольно ловко, хотя и покачиваясь на переходах. И тогда взыграла в Танате спесь, он захотел увидеть свою жертву столь же беззащитной, как его несдюживший брат.

Сизиф же невозмутимо, будто переходя к новой ступени обряда, достал из ларя сладости, поставил их на стол, снова наполнил чаши неразбавленным вином, улегся на свое место и сказал вестнику смерти следующее:

— Из тех вещей, что оставляешь тут, на поверхности земли, каждая по-своему дорога. Но меньше всего — поверишь ли, неумолимый Танат, — меньше всего жаль тех немногих утех, которые доставляли радость. А вот печали кажутся столь желанными, что поневоле приходится сделать вывод. Должно быть, там, за чертою Ахеронта, ждет существование вовсе беспечальное. Что ты на это скажешь, попечитель Аида?

— О! — отвечал Танат, широко взмахивая рукой с чашей и расплескивая вино. — Этого никто не знает. Ты, впрочем, не хитришь ли со мной снова, царь Коринфа? Но это неважно. Сам вскоре все увидишь. Я могу, пожалуй, познакомить тебя с порядком. Да будет тебе известно, что есть судьи. Их слова тяжелы и перевесят все твои сожаления. Их никому не дано отменить и даже оспорить. От них ты услышишь, печаль тебя ожидает или радость. Мне это все равно.

— Не удивительно, что ты утратил интерес, бог кончины. Мне трудно представить, что ты печешься о каждом смертном от начала времен. Но, похоже, не видно конца твоей почетной обязанности. И некогда тебе передохнуть, не то что задуматься.

— Ого-го!.. — откликнулся Танат, вновь поливая стол вином.

В тяжелой голове Сизифа иногда пробуждалась мысль о тех, кто оставался в неведении по поводу происходящего, и душа его порывалась туда, за пределы прозрачного пузыря, замкнувшего дворцовую залу. Он воображал, как они страдают, не в силах ему помочь, как приходят в отчаяние, представляя, что могут лишиться отца и мужа. Гоня от себя эти видения, он вспоминал, что утешить их может только одним-единственным способом и что, скорее всего, они даже не догадываются, каким важным делом он занят. Язык слушался плохо. Разговаривать приходилось небольшими фразами. Но сотрапезник боролся с тем же недугом.