Алексей Яшин - Сизиф

Рисунок Л. Смирновой

Из раннего, тяжелой синевы, рассвета выступили горы. В ближних деревушках заблеяли овцы, закричали голодные с ночи ослы. Волы, жирные, тупые и бесстрастные, глухо замычали. Не успела смолкнуть невеселая музыка нищих горных селений, как подскочило, выпрыгнуло солнце: начал дневной путь Гелиос — в золотой, слепящей глаза смертным, колеснице, — разгоняя первыми, еще длинными лучами утреннюю рябь моря, озеленяя поросшие лесом прибрежные горы.

Выползли из хижин пастухи: замерзшие, кутающиеся в рваные плащи, мало что соображающие от быстрого, неприятного до тошноты пробуждения. Позевывая, расчесывая под тряпьем искусанное клопами тело, то один, то другой выгонял из-за загородок скотину. С хриплой руганью, щелканьем бичей, лаем собак погнали они стада на предгорные, обезлесенные поляны.

Архий, старейший в этих местах из пастухов, по привычке, как то делал уже семьдесят лет своей жизни, взглянул на дальнюю, до половины одетую облаком гору. Все было как прежде: по тропинке, уходящей ввысь, под облака, медленно-медленно вползала на гору серая, чуть различимая фигурка человека.

— Ох, боги, боги… Тяжко ваше наказание, и умереть-то нельзя, — пробормотал Архий, вздохнул и, отпив из поясного меха глоток-другой тимьяновой болтушки-кикеона, тоже с криком погнал своих овец.

На гору же взбирался несчастный царь Коринфа, зло наказанный богами Сизиф, не сумевший в лучшие времена удержать язык за зубами.

Не одно столетие вкатывал несчастный без отдыха огромный камень на вершину горы и столько же раз сбегал вниз, вслед за камнем, сбрасываемым вновь и вновь мстительными богами Олимпа.

Злоба схватывала Сизифа, как холод пролитой на грудь декабрьской студеной воды, но привычка отверженного, привычка столетий кривила губы в усмешке презрения: к миру, к себе, к своему бессмысленному труду.

И до песчинки были знакомы Сизифу, до единой трещинки, грани проклятого камня, отполированного его ладонями. Но очередной рассвет заставал наказанного царя за тяжкой работой: начинался день, и он наваливался всем телом на камень, так что бугры мускулов растягивали кожу. И пот, обильный пот пропитывал, смешиваясь с утренней росой, тропу скорбного труда без смысла и конца…

Шли и проходили мимо сотни, потом — и тысячи лет, но никакая мольба Сизифа не долетела до Олимпа и не могла умилостивить оскорбленных богов.

Время шло, и события текли сквозь время, как через сито песок. Давно забыли полуодичавшие греки — пастухи этих гор — богов-олимпийцев, выдумали и успели похоронить новых: быть может, более добрых, а может — и слишком злых. Но по-прежнему проклятие подгоняло и цепко держало в невидимой упряжи бывшего царя Коринфа.

В пыли раскаленных горных дорог проходили мимо римские легионы. И центурионы из грамотных всадников указывали на Сизифа, объясняя солдатам: кто этот грек и за что наказан.

После были генуэзцы, потом и османские турки с восточным безразличием смотрели на крохотную точку, карабкающуюся в гору изо дня в день, год за годом.

Рассмотрел Сизифа в подзорную трубу и адмирал Ушаков, проходивший с эскадрой вблизи Ионического берега. Слышал от горцев о нем мятущийся Байрон…

Как песок через сито, утекали события, оставляя голое прошлое время и тягостный, проклятый труд Сизифа.

Но случилось нечто. В один из несчетных дней в дикую эту местность пробрались три джипа под номерами технических войск НАТО. Они подкатили по травянистой ложбине к самой горе. Вышли люди в хаки и с любопытством осмотрели гору. Уже когда они собрались уезжать, с горы сорвался большой гладкий валун, прогремел по склону и докатился до самого места стоянки машин. Не успели пришельцы сообразить — камнепад это или провокация местных жителей, — как вослед камню сбежал с горы дикого вида, заросший от век до кадыка бородой, оборванный грек в музейном хитоне. Он увидел джипы, людей в хаки и остолбенел.

— Теосос! — только и вымолвил Сизиф, подумав, что это боги.

— Здорово, парень! — по-английски, а затем и на ломаном греческом обратились они к дикарю. Но тот молчал, с ужасом и почтением глядя на них. Те пожали плечами, переглянулись, рассмеялись, сели в машины и уехали.

Со следующей недели у подножья горы стала скапливаться техника. Ходили и кричали люди в комбинезонах и, как коровы, жевали бесконечную жвачку. Потом экскаваторы, бульдозеры и самоходные буровые установки полезли в гору; на обширную поляну то и дело садились и разгружались тяжелые транспортные вертолеты.