Бранка Такахаши - Счастливая Далия

Боже, какая я мразь! Откуда у меня такие уродливые идеи? Лучше бы взяться за уборку. Благодаря посудомоечной машине, остаётся только помыть унитаз и принять душ: в постели буду уже около двух.

День рождения удался — в общем, как я и ожидала.

— Тебе сорок пять не дашь!

— Твои канапе были бы хитом даже на приёме у президента!

— Ты сама шила это платье?! Ну ты даёшь!

Но без разговоров о Далии не могли обойтись.

— Что, Далия не придёт? У неё выставка в Германии? Ух ты!

— Что есть, то есть! Я была на её предыдущей выставке здесь, в Белграде. Был и тот критик — помните его? Тот, что восемь лет назад о её первой персоналке написал ту гадкую критику. А теперь он ест из её рук!

— Я его видел по телевизору. Это тот, что передал Далии букет, целовал ей руку и всё время умилялся? Да? Я так и думал. А кстати, милые дамы — как вам хорошо: если вы красивые, вам открываются все двери. Мы, мужики, на эту карту ставить не можем.

— Что ты этим хочешь сказать? Картины Далии продаются не потому, что автор — красавица! Мир искусства жесток: если у тебя нет таланта, никакая красота не поможет.

— Нет, нет, я не говорю, что Далия не одарена! Но, знаешь, думаю, то, что она и красива, и талантлива, наверняка вызывает зависть. Особенно у женщин!

И всё в таком стиле. Мой день рождения превратился в моноспектакль, исполнительница которого даже не присутствует! Хотя я уже привыкла. Так же, как моя дочь моложе меня и нет ничего, что могло бы это изменить, так и Далия интереснее меня и нет ничего, что я могла бы сделать и из-за чего ей хотелось бы быть Ясминой. На что ни посмотри, нет ничего такого, из-за чего Далия пожелала бы поменяться со мной жизнями, будь такая возможность.

Возьмём для начала работу. Я — инженер, а она — художница. Спросите у десяти человек: может, не все, но большинство выбрало бы искусство. Или философию. Быть учителем философии, кем Далия работала до того, как выбрала искусство, привлекательней, чем строительство. Да, действительно, я уже и забыла, что она работала в школе и сдавала экзамен за экзаменом в институте искусств! Правда, семья ей всячески способствовала, родители помогали с ребёнком, но когда она бросила стабильную работу и выбрала путь свободного художника, который человеку даже кусок хлеба не гарантирует, я так завидовала её решительности и мужеству! На такое способен человек, который либо безответственен, либо неимоверно в себе уверен. Когда я писала стихи, я об этом не могла даже сказать кому-либо, кроме Далии, а о том, чтобы бросить строительство и посвятить себя литературе, нечего и говорить!

Да… стихи… Бросает в жар от стыда каждый раз, когда вспоминаю то время.

Под влиянием Далии и её мамы я стала сочинять стишки. Я читала их стихотворения и думала: «Я тоже так могу!» Какое заблуждение! Если бы это было так легко, на свете были бы как минимум три миллиарда поэтов. Когда Далия на перемене или во время урока сочиняла стихотворения, у меня вспыхивало сильное желание писать самой. Поступив в университет, мы стали реже видеться, но при каждой встрече я себе говорила: «Как долго я ничего не писала!» — и решала срочно сесть и написать новое стихотворение. Боже, какой дурой я была! Я не знала, что стихи пишутся не решением, а рождением. Далия родилась с этим талантом. Но у неё была одарённость так же и к живописи, а ещё она изучала философию, и всё это вместе взятое мне, со склонностью лишь к точным наукам, казалось несправедливым. То, что и я пишу стихи, мне — по моему мнению — давало право критиковать её поэзию. «Неплохо», — или: «Я читала новые стихи того мэтра и могу сказать тебе: ничего особенного — твои любительские стихи гораздо лучше», — высказывала я своё строгое мнение, напялив мину признанного авторитета.

Она, с другой стороны, в моих стихах всегда находила что похвалить. А я не умею хвалить. Даже когда я восторгалась её стихотворением, я говорила, что оно хорошее, но обязательно добавляла: «Для любителя». Когда она интересовалась, написала ли я что-нибудь новое, я отвечала: «Да написала чушь какую-то, нельзя людям показывать, ещё править и править надо». Лоб у меня морщился, взгляд направлялся вдаль, словно пытаюсь с одной мне видимой матрицы вычитать божественные стихи, доступные лишь великим мастерам. Но великий мастер оставался недовольным, потому что его ничего не устраивало. И он признавал, что у Далии стихотворения неплохие — хотя и любительские. И это длилось до дня, когда я попросила её показать мне свои новые стихи. Это были пять очень красивых стихотворений, о которых я сказала, что они «ОК», рекомендовала ей «это убрать, а здесь добавить одно-два слова, ради размера». Тогда впервые она мне сказала: