— Неплохо, а? — спросила она о своем наряде.
— Еще бы, — восхитился я. — Все бы так наряжались.
— Никто и не запрещает. Смотрю хронику о Москве, женщины там сплошь хроники, то есть все в штанах. Будто их на сельхозработы гонят. Да еще и курят. Хамки, халды, лахудры, больше никто. Оторвы, в общем.
Я вздохнул и пожал плечами.
— А здесь, — показала Лора на стальную дверь, — живут наши колдовки, фобии.
— Кто-кто?
— Колдуньи, фобии. Впервые слышите? Фобия, по-русски — ненависть. Зовут их Ксеня и Руся. Ксеня Фобия и Руся Фобия. Имя и фамилия. Жрут только мясо, и исключительно с кровью. Отожрутся, отоспятся — и опять на работу. Возвращаются и жрать, жрать. Как мясорубки жрут. Стервы такие. По-любому сто пудов. Или не так? — Не дожидаясь ответа, да я бы и не знал, как ответить, Лора оглянулась, приблизила свою голову к моей и прошептала на ухо, я даже почувствовал, как шевелились ее теплые губы: — Он не Николай Иванович, это такой клеветун. — И отшатнулась, громко сказав: — Ну-с, мы у цели. Вам сюда.
А для меня открылась заскрипевшая дверь в темную келью. Зрелище, как сказала бы нынешняя молодежь, было неслабое. В центре кельи стоял просторный черный гроб, покрытый плотной черной тканью, исписанной золотыми буквами славянской вязи. Стоял около гроба огромный мужичина в рясе, в монашеском куколе, тоже исписанном. Я даже, честно сказать, растерялся: подходить ли под благословение? Перекрестился на передний угол.
— Ушел я из монастыря, — смиренно произнес старец. — Дымно там, смутно, закопчено. Звон есть, а молитва на ветер. Показуха одна для архиереев. Мне подавай келью. Да чтоб гроб из целикового дерева. — Он пристукнул по крышке гроба. — Ложись, примерь. Хватит духу?
— Думаю, у меня свой будет со временем, — так же смиренно ответил я.
— Все взрывается, — закричал старец, — все горит, все затапливается, низвергается и извергается, падает! Все трясется! Все видят? Все! Даже слепоглухонемые. И кто понимает? А? От труса, глада, мирского мятежа и нестроения кто спасет?
— Господь Бог, — смиренно отвечал я.
— Кто этим проникся? — кричал он. — Кто вразумился? Все на физику списывают, на химию. А? В гробу сплю. Вознесение мое близко. Ближе, чем это дерево. — Ткнул пальцем в бревенчатую стену. — Сядь! Присядь. Что в лоб, что по лбу.
Я сел на скамью, которая шла к порогу от переднего угла. Старец взметнул воскрылия одежд и возгласил:
— Продалась власти церковь, ох продалась! Ох, скорблю. Время скорби к ограде придвинулось, кто внял? Ныне отпущаеши, Господи, а на кого мир оставлю, Россию-матушку, ох, на кого? Ах вы, пренеосвещенные митрополиты, архиепископы, епископы, пастыри и архипастыри. Воздежу к вам руце мои и перстом указую: оставили, греховодники, пасомых, пошто попечения о плоти превратили в похоти? Ох, невмоготу, нечем дышать! С дьяволятами ватиканскими молитесь, вот вы как экуменистничаете! Устегнуло время церкви, кончилось. Предсказанное! Ангелом света изображает ся антихрист, а вы все в церковь ходите, ах слепцы! Како чтеши Писание? Семи Церквам писано в Откровении Иоанна, апостола любви, семи! Дожила хоть одна? Вот и не верьте в Апокалипсис!
Старец и причитал, и угрожал, а то и обличал. Можно было понять так, что никто ему не угодил, особенно из священнослужителей. Но зачем он хотел меня видеть? Терять мне, опять же, было нечего, я сказал:
— Простите, батюшка, можно к вам так? Не разумею довольно слов ваших. Не сердитесь, но все ваши речитативы походят на шаманское камлание, а вы на ряженого. Можно спросить: вы давно причащались?
— А сколько раз за сорок лет причащалась Мария Египетская?
— Там пустыня, там ангелы ее причащали.
Он подошел. Взгляд его, признаюсь, был пронзителен. Седые усы и борода росли настолько сплошь, что и рта не было видно. Откуда-то из волосяных зарослей понеслись напористые слова:
— А здесь не пустыня? А? Здесь нет ангелов? Нет? Не видели? А видят те, кому дано. Вот вам в ответ на Марию Египетскую.
— Еще раз прошу прощения, — сказал я, невольно делая шаг назад.
— Исходящее от нас, то сквернит человека, — уже спокойно заметил он. — А что исходит от людей? Испорченный воздух, похмельные выхлопы, вопли эстрады, матерщина и блуд. Если бы от людей исходила молитва, с бесами было бы покончено. Все святое оплевано! Тяжело не то, что тянет плечи, а то, что душу не радует.
— Смиренно внемлю и ничесоже вопреки глаголю, — сказал я. — Но за что же все-таки вы так нападаете на священнослужителей?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу