Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы

Я ответить не успела. Увидев, что звонила Ольга, я даже порадовалась. Как пользоваться ее дружбой, если меня не оставляет такое странное ощущение — она живет в другом мире, где нет мужчин. Точнее, они есть, но исполняют какие-то другие функции. Обслуживают, охраняют, возможно, помогают считать деньги и сохранять здоровье в порядке. Но как личностей, которых можно любить, ревновать, ненавидеть, их нет. В том мире есть своя пугающая гармония или, по крайней мере, некая тайная система взаимоотношений, свое женское масонство. Но мне совсем, совсем не хочется становится членом этого тайного общества.

Я положила трубку рядом с диваном, на котором мы спали. И не зря. Не успела я заснуть, как телефон заиграл вновь. На дисплее я увидела слова «Саша моб» и сначала решила не отвечать. Но он позвонил снова, и я подумала, а вдруг он вспомнил, что надо бы деньги Варьке дать — хотя бы на питание…

— Ты не дома?

— Нет, Саша.

— Поздравляю.

— Не с чем, Саша.

— Это меня не интересует, Лена.

Надо было положить трубку. А я продолжала слушать.

— Я знаешь, что звоню… Я тут на дачу съездил. Ты что меня опять позоришь?

— В смысле?

— Ты зачем идиотские записки по всему дому понатыкала? Чтобы люди надо мной смеялись?

— Я вообще-то не людям их писала, а тебе.

— Да. И еще. А диски с мультфильмами зачем все уволокла? И книжки?

— У тебя ведь нет других детей, Саша. Зачем они тебе?

— Нет — будут. А вот у тебя точно ничего уже не будет. Слышишь, Воскобойникова? В твоем возрасте надо было скромно сидеть и ждать, пока я… воздухом свежим надышусь. Еще. Где картина, которая висела в вашей комнате наверху?

— Но мне же ее мама подарила.

— Не тебе, а нам!

— Да, но это наша картина, из нашего дома, это бабушкина картина…

Он засмеялся.

— Так. Ладно. Я соскучился по дочери.

Как же мне стало тошно от его спокойного голоса!

— Саша, не лицемерь. Брошенные дети становятся просто статьей расходов.

— Я сказал: я хочу повидаться с Варей.

— Саша. Ты сделал с Варей то же, что и со мной — вышвырнул из своей жизни. Просто она этого до конца еще не понимает.

— Шантажируешь ребенком? Хочешь, чтобы я с тобой жил из-за нее?

— Нет, Саша, не хочу. А ты не хочешь Варе денег дать?

— А что, ей нечего есть? Ты вообще не работаешь? Может быть, хватит бездельничать?

Я набрала воздуха и собиралась спокойно ему ответить, что у меня не так все просто, что…

— В общем так, — сказал Саша Виноградов, который забрал у меня четырнадцать лучших лет жизни и оставил меня босой и раздетой. — Мы тут на выходных едем на дачу с моей подругой. По дороге я заеду, погуляю во дворе с Варей, познакомлю с подругой, она давно об этом мечтает — посмотреть, какая у меня дочь. И потом ты получишь деньги на месяц. Для этого тебе придется приехать туда, где ты живешь. Там у тебя люди какие-то непонятные отвечают. Пускаешь черт знает кого. Вы-то сами, кстати, сейчас где?

Есть в русском языке удобные хулиганские рифмы в ответ на наглые бесцеремонные вопросы. Обидчику, хрястнувшему тебя тяжелым грязным ботинком, его же оружием — не разбирая куда, главное — попасть, дать сдачи.

Но я с матом не в ладах. В моей родительской семье мат использовался только эпизодически, как самое страшное, последнее ругательство. Два раза в десять лет. В литературе и кино мат для меня — как цветные стеклышки, которыми украшен торг: ярко, чудно, вызывает оторопь и совершенно несъедобно. Я в курсе, что есть огромный пласт жизни, где мат — неотъемлемая часть повседневной рутины, секса, юмора, воспитания детей, фольклора, взаимоотношений близких людей. Но меня среди тех людей нет.

— Я сняла комнату, Саша.

— Это твое дело. Все придумываешь, не знаешь, как вывернуться… Я сказал: в субботу в одиннадцать я жду Варю у подъезда. Мы ждем.

— Саша, оформи, пожалуйста, алименты в бухгалтерии.

— Ты — дрянь, Воскобойникова. Но я — оформлю. И твоя Варя будет получать три тысячи рублей в месяц. Ты этого хочешь?

Я нажала отбой, больше я не могла терпеть. Наверно, надо было закричать: «Подонок! Сволочь!» Или это же сказать без крика. А я просто нажала отбой. Поэтому он перезвонил и очень спокойно произнес:

— Лена, а ты не боишься, что я девочку у тебя заберу, у идиотки?

— Саша, что ты говоришь? Зачем она тебе?

— Я ее буду воспитывать. Она будет учиться в хорошей школе, будет там ночевать, ее будут укладывать спать и будить утром спокойные, доброжелательные воспитательницы.

— Ты… ты хочешь отдать ее в интернат? — я аж задохнулась.