Владимир Гончаров - Апокриф

Несмотря на то, что и Тиоракису, и Мамуле было совершенно определенно ясно, о ком идет речь, и у них не было ни малейшего сомнения в том, что подслушать их разговор в этом кабинете невозможно, они, в силу многолетней привычки шифроваться, избегали называть человека, о котором говорили, его настоящим именем, не замечая явной бессмысленности подобной меры предосторожности в данных условиях.

— Такая зависимость «Чужого» от Намфеля, если это можно назвать зависимостью, — продолжал Тиоракис, — коренится в истории с папашей Дрио, когда Намфель помог «Чужому» сбежать и прикрыл его родителей, а тот помог Намфелю сохранить за собою пост мэра. Намфель, будь здоров, какой выжига! Впился в фигуранта, как клещ, и при первой возможности подсовывал ему свои услуги, сохраняя, таким образом, контакт с «Чужим» пока тот был в бегах. Вот он и получил свои дивиденды в виде мэрского поста для собственного сына и в виде членства в Федеральной палате — для себя. Тут, по-моему, со стороны «Чужого» нет никакой собственной концепции или рассчитанного политического союза с Намфелем… Так… Чистая психология: один все еще чувствует себя должником, а другой — пользуется.

Мамуля снова кивнул и добавил:

— Похоже… У меня примерно такое же выходит. Давайте дальше!

— А вот дальше сплошные чудеса. То есть полное впечатление, что фигурант просто чудит…

Они проговорили больше часа.

Тиоракис хорошо понимал, почему Острихс удостоился отдельного досье в их ведомстве. Начать хотя бы с того, что он, «наконтактировавшись» после своего возвращения из-за границы с большим числом клиентов «пятерки», просто не мог не засветиться в многочисленных сообщениях сексотов, и уже только поэтому представлял определенный оперативный интерес. А то, что среди политических игроков Острихс с некоторых пор стал восприниматься как вполне очевидная персонифицированная сила, способная дать решительный перевес в постоянной борьбе за электорат, делало вполне оправданным еще более глубокий интерес к нему, к его биографии, связям и, безусловно, к той самой уникальной способности, которой он обладал. Мало ли какие варианты могут возникнуть вокруг такого фигуранта в дальнейшем!

Но, вот почему уже сейчас оперативная разработка «Чужого», судя по всему, пошла полным ходом, Тиоракису было не вполне ясно. В конце концов, электоральные игры и все, что с ними связано, — предмет занятий в гораздо большей степени для политтехнологов, чем для гэбэровцев. Что же касалось непосредственной компетенции «пятерки», то досье на Острихса не содержало материалов, которые могли бы навести на мысль о том, что он завербован иностранной спецслужбой, принадлежит каким-то боком к экстремистскому движению, террористический организации, или хотя бы высказывал идеи антигосударственного характера.

Вот еще ученых каких-нибудь такой уникум должен был бы заинтересовать. Кстати в папке с титулом «Чужой» содержался десяток листов более чем расплывчатых комментариев, полученных от нескольких специалистов: психологов, нейрофизиологов и еще от кого-то в таком же роде, — относительно возможной природы феномена внушения веры. Несмотря на длинноту некоторых рассуждений, общая их суть состояла в том, что предмет этот, если он не легендарен, требует специального, тщательного изучения, а пока совершенно ничего определенного сказать нельзя.

— Если честно, шеф, я так и не понимаю, почему на «Чужого» натравили именно наш департамент, — резюмировал Тиоракис собственное мнение, сложившееся у него после изучения досье на Острихса. — Или это, простите за нескромный вопрос, ваша инициатива?

— Уж прямо-таки натравили! Напали на козлика серые волки! — тоном, переполненным иронией, ответил своему подчиненному Мамуля. — Вы за кого же нас с вами считаете?

Уже из манеры, в которой были произнесены эти почти ничего не значащие фразы, Тиоракису почему-то стало совершенно ясно, что, во-первых, плотная разработка Острихса — задание сверху; и, во-вторых, это задание не по душе Мамуле.

Тиоракис сначала хотел ответить с эдакой буффонадой, выкатив глаза и щелкнув под столом каблуками, но, подумав, что это будет чересчур, выбрал краску интеллигентной вежливости:

— Видите ли, господин флаг-коммодор, я, в общем-то, согласен с мнением «широкой демократической общественности», полагающей нас цепными псами режима, — сказал он, добавив, сколько мог, яду в «широкую демократическую общественность», — и имею смелость до известной степени гордиться этим званием.