Владимир Гончаров - Апокриф

Но, так или иначе, это уже не сведения о детских прививках или мере упитанности. Это уже серьезная информация, которая может пригодиться, если придется играть против объекта. А может, и не пригодится… Это как звезды встанут. Но в копилку ее, в копилочку!

Дальше информационная лакуна. Практически никаких сведений о том, что представлял из себя Острихс-ребенок в возрасте до пятнадцати лет. Видимо, тихим был и спокойным. Таких не помнят ни воспитатели, ни учителя, ни однокашники. Запоминаются, как правило, непоседы, драчуны, сорвиголовы или особые бестолочи, то есть, те, с кем пришлось помучиться, хлебнуть неприятностей. Так сказать, фантомные боли не дают забыть.

А вот, когда объекту исполнилось пятнадцать лет, информация о нем начинает бурно прибывать, пополняясь сразу из многих источников. И это, совершенно очевидно, связано с тем, что окружавшим Острихса стал заметен его Дар.

Агент «Штиль»: «Имея задание при возможности собирать любую информацию по известному Вам фигуранту, мне удалось навести на разговор о нем инженера нашего завода С., с которым я поддерживаю приятельские отношения и о возможном знакомстве которого с фигурантом я получил информацию от моего инструктора. Контакт носил характер коллективной беседы в ходе корпоративной вечеринки сотрудников технических служб завода. В беседе участвовали еще пять человек (список прилагается). Ниже привожу изложение рассказа С., составленное на основе расшифровки аудиозаписи (фрагмент).

«… А школьное прозвище у него было — Остик. Я тогда был учащимся девятой ступени. У меня была, скажу прямо, нехорошая репутация в школе. Парень я был сильный и довольно наглый. Собрал вокруг себя небольшую шайку таких же сорванцов, и стали мы изображать из себя эдакое бандитское братство. Кино насмотрелись. Один — за всех, все — за одного, закон молчания и тому подобная чепуха. Да! Ну, покуривали и даже немножко попивали… Подлавливали и своих соучеников, и ребят из других гимназий… Брали у них «взаймы» деньги, которые давали чадам родители… Разумеется, без отдачи брали… Стыдно вспомнить… Сейчас… А тогда! Остика, правда, не задевали. Черт его знает, почему. Не попадался он нам как-то. Невидимым он был каким-то для нас. Уж как ему это удавалось — не знаю.

Но однажды мы… ну, я с компанией, здорово влипли…

Захаживала нередко к нам в гимназию одна дамочка из попечительского совета. Ну такая правильная, ну такая нудная, ну такая, к тому же, активная… до рвоты. Ух и не любили мы ее… Скачешь ты это, бывало, на переменке по своим делам в приятном тебе темпе и при уютном для тебя внешнем виде, и тут, не дай бог, эта зараза… И, как всегда, при эскорте кого из педелей, а то и при директоре. И вот останавливает она тебя, голубчика, и начинает, закатив глаза, нудным голосом тебе вычитывать: и вид-то у тебя неаккуратный, недостойный, значит, звания гимназиста, и продвижение-то у тебя по почтенному заведению недостаточно чинное, и взгляд-то у тебя без должной меры робости, и надо-то тебе обратить внимание на такие-то и такие-то примеры, и только тогда ты сможешь достичь того-то и того-то, а если не внемлешь — то станешь таким-то и таким-то и попадешь туда-то и туда-то… Кошмар! А переменка-то кончается, а курнуть-то ты по тихому в сортире не успел, а сыграть-то в «три деньги» с приятелями не удалось, а тиснуться слегка в темном углу у раздевалки спортзала с девчонкой из параллели не получилось, так как простоял ты все это замечательное время столб столбом пред очами этой дуры, демонстрируя удрученный вид и, временами, механически кивая, дескать: понял, осознал…

Короче, однажды в конце урока, как сейчас помню, — истории Отечества, заявилась она к нам в класс вместе с директором. Просидела с умным видом минут десять — тут и звонок. Большая перемена. Все из класса вывалили, а последними — эта мымра с педелем и директором. Остановились они недалеко от двери в класс и о чем-то разглагольствуют. А я вижу, что на педельской кафедре стоит ее сумка (большая такая, почти с портфель), в которой она вечно бумаги какие-то таскала. Вот я и говорю своим дружкам Клеце и Винту: «Давайте ей «таракана» в кошелку сунем! У меня есть — только зарядить». «Таракан» — эта такая совсем надо сказать безобидная шутка, по сравнению с теми, которые у нас в арсенале были. Такой примитивный механизм из металлической скобки резинки и пуговицы. Натянутая между усиков скобы резинка взводилась вращением пуговицы, сквозь дырки которой эта резинка была продернута. Чтобы зафиксировать завод, устройство заворачивалось в импровизированный конвертик из первой попавшейся бумажки. Затем этот конвертик преподносился, или просто подкладывался тому, кого хотели разыграть. Особенно здорово это получалось с девчонками. Разворачивает это она конвертик, и вот тут зажатые бумагой пуговица и скоба освобождаются и начинают бешено вращаться вокруг оси, которую представляет из себя закрученная резинка. Ощущение чего-то живого, рвущегося из бумажки и при этом тарахтящего — замечательное. Девчонки визжали, как резанные. Особенно классно было, если «таракана» на пол бросали, а сами со страху на стул запрыгивали, да еще юбку поддергивали…