Владимир Гончаров - Апокриф

Обычно сдержанный Стаарз вскочил со своего места и, резко щелкнув тыльной стороной кисти правой руки об ладонь левой, эмоционально и коротко резюмировал:

— Есть! — после чего обуздал сам себя, вновь уселся на стул и заговорил почти в обычном для себя ключе, хотя и несколько приподнято. — Надо полагать, наша комбинация выходит на финиш. Теперь остается не самое трудное в чисто техническом плане, но зато самое опасное. Вы меня понимаете?

— Понимать-то, понимаю… — отвечал Тиоракис, чувствуя, как его обдает изнутри нервным жаром. — Но, вот только не рано ли? Может, стоит с такой позиции еще поиграть? Если все это вообще не ловушка, конечно…

Стаарз с искренним беспокойством вскинул взгляд на своего агента:

— Что-нибудь серьезное, Ансельм? Какие признаки?

— Да нет… Просто мои обычные сомнения: некоторая вероятность всего, чего угодно присутствует во всякий момент времени.

— А-а… — отмахнувшись рукой, с явным облегчением и неподдельной уверенностью прокомментировал Стаарз. — Нет! Не думаю. Если бы у них что-то было на вас, разборку организовали бы прямо здесь. Зачем тащить подозреваемого в святая-святых? Потрошить? Для этого дела не нужно перемещать человека через полстраны… Светить новые каналы, явки…. Лишнее это. А для длинной комбинации с перевербовкой у них нет ни возможностей, ни времени. Так что, очень вряд ли! Однако, в любом случае, при каком-либо подозрении на провал, вы, Ансельм, на любой стадии операции соскакиваете и уходите любым доступным по ситуации ходом: конспиративным или через обращение в официальные структуры с полным самораскрытием, все равно. Это понятно?

— Понятно, — несколько вяло отвечал Тиоракис.

Его продолжало как-то очень неприятно палить изнутри, а будущее распахивалось зияющей пустотой, в которой не виделось надежной опоры. «Это самый настоящий страх, — подумал он про себя. — В общем-то, я подставляю шею под колесо поезда в надежде, что оно никогда не покатится. А на самом деле, кто его знает: может быть, машинист уже положил руку на контроллер…»

Тиоракис и раньше крупно рисковал, но до нынешнего момента у него сохранялось хотя бы впечатление, что он действует на своей территории, ощущение постоянной и близкой поддержки от своих, надежда на быструю, действенную помощь и возможность, в случае чего, выйти из игры без необратимых потерь. Но вот на этот раз, говоря военным языком, предстояло идти в глубокий поиск в самое логово врага, где ни нянек из «конторы», ни прямой поддержки, ни возможности переиграть неудачный ход у него не будет. Он сам долго готовил свое появление в этом финале, добросовестно проходил все трудные шаги на пути к нему, кроваво следил при этом… и вот теперь — отчаянно страшно броситься в последний финишный рывок.

Он как-то механически, более по привычке, чем из необходимости, анализировал свои ощущения. С одной стороны, — им сделано все, чтобы добиться успеха. Это стремление было четко мотивировано и чувством общественного долга, как он его понимал, и порывами личного честолюбия, и жаждой самореализации, и данью свойственной молодости романтической авантюрности. «С другой, — признавался сам себе Тиоракис, — подсознательно я всегда боялся, что, в конце концов, смогу достигнуть искомого результата, после чего неизбежно придется принимать новые тяжелейшие решения. И подспудно желалось, чтобы что-то мне помешало… Что-то такое, от меня не зависящее… И чтобы это бремя как-то само собой упало именно с моих плеч. Такая вот, несколько детская надежда… Однако я оказался (чтоб меня!) очень способным и удачливым. И вот теперь — пожалуйте бриться! Нужно принимать окончательное и быстрое решение: класть или не класть шею на рельсы. Ну, очень не хочется класть. И не класть нельзя… Нет, в общем, можно… Но, тогда всю оставшуюся жизнь придется считать себя дерьмом и подонком. Самым настоящим. Осмелившимся забрать ради некой высокой цели чужие жизни и отказавшимся рискнуть ради нее же — своей собственной… Фу, какая гадость! Так все же: класть или не класть?»

Стаарз, успевший очень неплохо узнать Тиоракиса за время их совместной работы, сумел совершенно верно уловить настроение и внутреннее состояние своего агента. И старый гэбэровец хорошо понимал, что почти никак не может в этой ситуации помочь Тиоракису или каким-нибудь иным образом подтолкнуть к принятию нужного решения. Нужного — прежде всего для дела, разумеется! Ни шантаж (не тот случай и не тот объект), ни игра на честолюбии (все, что можно, — уже отыграно), ни патриотические воззвания (фальшиво они прозвучат в этой ситуации), ничто другое не годится в этот поворотный момент, когда человек взвешивает свои шансы на жизнь. Решение он может и должен принять только сам. Заставлять идти на такое силой, против воли — нельзя. Насильно загоняемый на смертельно опасную работу человек в состоянии запредельно трудного нравственного выбора вполне может повернуть и против своего загонщика. А вот это будет уже самый страшный провал! Нет, только сам!