Владимир Гончаров - Апокриф

В общем — уговорил.

Стаарз, как водится, оказался абсолютно прав. Оторвавшись от родительского дома, Тиоракис получил гораздо большую свободу действий и избавился от докучливой необходимости всякий раз придумывать для обеспокоенной матери оправдания тому труднообъяснимому со стороны образу жизни, который диктовало ему его же тайное поприще…

Именно в эту квартиру со всеми необходимыми по игре предосторожностями Тиоракис привез раненного Крюка.

Крюк был образцовым, мужественным больным. Он терпеливо сносил болезненные перевязки, не капризничал и не требовал к себе никакого дополнительного внимания, железно соблюдал все требования конспирации, так, что никто из соседей Тиоракиса не мог заподозрить, что в помещении находится еще кто-то, кроме квартиросъемщика. Тиоракису пришло в голову, что Крюк в целом ведет себя так, как мог бы вести, ну, скажем, заболевший старший брат, которому неудобно, что он свалил на голову младшего заботы о себе, и делает все возможное, чтобы эта обуза не была слишком обременительной и не очень мешала братишке жить. На второй день пребывания у Тиоракиса Крюк даже инъекции антибиотика стал делать себе сам и высказал беспокойство, что необходимость ухода за ним может помешать Тиоракису в учебе. Тиоракис мысленно выпучил глаза от удивления, а вслух довольно холодно заметил, что его уже и мать достала своими причитаниями по этому поводу и что, дескать, не хватало еще только выслушивать нотации в этом смысле от товарищей борьбе. На самом же деле он был до определенной степени тронут подобным отношением к себе человека, которого сам до настоящего времени, скорее всего, ненавидел и числил в ряду главных для себя опасностей. Одновременно Тиоракис начинал понимать, что, по-видимому, не ошибся, выбрав для своей партии неожиданное продолжение, и что та зловредная вражеская пешка, которая раньше чудовищно мешала ему, создавая постоянную угрозу и закрывая путь вперед, теперь может превратиться в союзника и открыть дорогу для прорыва прямо в тыл противника, на последнюю горизонталь доски.

Поезд качнуло на стрелке, и он стал ощутимо замедлять ход. Навстречу плавно набегали, постепенно останавливаясь, фонари платформы и небольшое, ярко освещенное изнутри станционное здание. Перестук колес все замедлял и замедлял свой темп, пока не был вовсе прекращен низким стоном тормозов.

Приехали.

На этот поезд местной Баскенской линии Тиоракис и Крюк пересели еще днем. Здесь не было так комфортно, как в спальном вагоне «Южного Экспресса», но в шестиместном купе они все равно оказались вдвоем. Маршруты в Баскен последние годы вообще не пользовались популярностью, а зимой — тем более.

Проводники помогли Тиоракису выгрузить на платформу чемоданы и кресло-каталку, в которую тут же усадили выведенного из вагона Крюка. Налетел соскучившийся по заработку носильщик, подхватил багаж, и короткий кортеж двинулся к почти игрушечному вокзалу, где около самых дверей их и еще несколько пассажиров, сошедших с поезда, поджидал уже совершенно не игрушечный жандармский патруль. Никакой неожиданности в этом не было: в Баскене все более или менее значимые дороги и транспортные узлы, объекты промышленности и энергетики находились под плотным полицейским и военным прикрытием.

Небольшая очередь, составившаяся перед жандармами из прибывших на станцию пассажиров, деликатно пропустила вперед инвалида и сопровождавших его лиц. Старший патруля внимательно изучил документы Тиоракиса и Крюка (документы были в абсолютном порядке), для проформы взглянул в альбом с фотографиями, фотороботами и приметами разыскиваемых, а также поинтересовался целью приезда проверяемых граждан в данный населенный пункт. Тиоракис с готовностью ответил, что они здесь проездом, следуют на подземный солевой курорт, и протянул офицеру медицинское свидетельство с приложенной к нему путевкой.

Крюк, не показывая никакого волнения, спокойно сидел в кресле, равнодушно смотрел перед собою куда-то сквозь жандармов и даже сквозь здание вокзала, периодически совершенно непритворно кашляя. Бронхит, обретенный за несколько дней, проведенных в холодном убежище, мучил его нещадно, но одновременно предоставлял прекрасную маскировку. Гулкий, булькающий мокротой кашель лучше всякой медицинской справки свидетельствовал любому проверяющему, что здесь имеется самый настоящий легочный больной. Видимо поэтому жандарм жестом отклонил протянутые ему документы, но все-таки задал несколько обычных контрольных вопросов: