Владимир Гончаров - Апокриф

Об инциденте, естественно, было доложено начальнику лагеря. Он, разумеется, потребовал представить бандитов пред свои ясные очи. Будучи человеком весьма либеральным и снисходительным к детским шалостям, начальник лагеря не позволил себе сразу начать орать на юнцов или угрожать им всякими административными санкциями. Он попытался увещевать (Дети все-таки! Не ведают, что творят!).

Но на понятный упрек, обращенный к молчаливой и сосредоточенно сопящей ватаге: дескать, воровать нехорошо! — наш моралист получил неожиданно яростную и твердую отповедь от ее вожака.

— Кто ворует?! Мы?! Баскенцы не воры!!! Нам наша религия запрещает воровать! Это у вас здесь по тумбочкам тырят! А у нас в Баскене даже двери не запирают! Кошелек на улице, если кто найдет, — то на месте схода выложит и все! И будут там любые деньги или любая вещь спокойненько лежать, пока хозяин их не заберет! Вот как у нас!

— А что же вы позволяете себе здесь воровать?

— Вы нас оскорбляете! Какое же это воровство?! Это — набег!!!

— Да разница-то какая?

— Да как же вы не понимаете? Воруют — воры! А набег — это дело воинов!

— !!!

Так что Гамед, при всем своем внешнем лоске и почти законченном высшем гуманитарном образовании, смотрел на окружающий мир, как на склад потенциальной добычи, которую пантеон подземных духов предназначил для потребления избранному народу. Правда, духи родовой религии баскенцев, будучи весьма суровы и воинственны, предпочитали, чтобы опекаемый ими народ получал причитающееся ему содержание не просто в качестве дара за хорошее поведение, а добывал оное по праву сильного: отвагой, военной доблестью, кровью своей и чужой. Из этого же источника питался своеобразный, чисто баскенский цинизм Гамеда, строившего свои отношения с разного рода иноверцами и инородцами, прежде всего, с точки зрения возможности их использования в качестве орудий или, коли угодно, оружия, пригодного для достижения собственных целей. Если человек годился для такого использования, — Гамед его ценил и берег в меру того, сколь совершенным и сильным это оружие было. Однако при возникновении необходимости и сам Гамед, и его баскенские земляки из «Фронта» бестрепетно жертвовали такого рода материалом, ибо таков удел боевого снаряжения. В жарком деле ломаются самые лучшие клинки, разбиваются самые прекрасные ружья, разрываются или тонут на гибельных переправах самые лучшие пушки. Что делать! Поцокали языком, посетовали разок: «Ай, какой был кинжал! (ружье, пушка..), да и забыли.

Орудие по имени Тиоракис, даже на первый взгляд, было явно более высокого качества, чем орудие по имени Увендра.

Увендру просто распирало от какого-то примитивного авантюризма, который, скорее всего, был следствием недалекого ума, сочетавшегося с грубой, несколько истеричной эмоциональностью и тупым упрямством. Роковое сочетание этих качеств не позволяло их обладателю в необходимых случаях вовремя отыгрывать назад, даже когда он чувствовал свою неправоту, или безнадежность и неоправданную опасность какого-либо предприятия. Вбив однажды что-то себе в голову, он тупо пер по выбранной колее, что со стороны часто принималось за целеустремленность и отчаянную храбрость. Сам он считал себя очень независимо мыслящим человеком и чрезвычайно гордился тем, что никакими доводами его нельзя сбить с собственной точки зрения. То обстоятельство, что такого рода «независимость» есть просто-напросто ограниченность, Увендра, разумеется, постигнуть не мог.

Однажды, с чьей-то подачи, он вдруг проникся «версенской национальной идеей». Забыв то мелкое влияние, которое положило начало его национальному просветлению, Увендра решил, что откровение пришло в его голову в результате длительного самостоятельного осмысления. А решив это, встал на, в общем-то, случайно обретенный путь, как на рельсы, и покатил по нему до самой крайности. Умеренность и буржуазная солидность университетского версенского землячества с его ограниченными целями и осторожной, рассчитанной да длительные сроки стратегией, не могли удовлетворить порывистого максимализма Увендры. Он жаждал результатов в ближайшем будущем, а свойственная ему истеричность подталкивала его к немедленным действиям. В то же время радикализм баскенцев по тем же самым причинам ему определенно импонировал, а грубовато-провокационная идея «националистического-интернационала» в рамках «Фронта освобождения Баскена», подкинутая Увендре все тем же Гамедом, показалась ему необыкновенно оригинальной и вполне соответствующей его собственному (по его же убеждению) нестандартному мышлению. А раз так — только вперед!