Борис Мишарин - Исцеление

Пока собирались к столу, Тимофеев отвел Шумейко в сторону и тихонько попросил:

— Цени его, Ирина Валерьевна, на руках носи. Большой он ученый и еще большей души человек. Не дают таким людям у нас в России развернуться, но пока мы здесь, на своих постах — будем помогать ему во всем. Заложили мы клинику, ты знаешь, я держу на контроле, но и ты возьми на свой личный контроль. Будем грызть землю зубами, но сдадим ему клинику в срок. Не его это дело — строительством заниматься. Подумай и об иностранцах, журналистах, начнут они его сейчас атаковать. Все продумай, организуй, прессу держи на контроле: чтобы не лезли к нему постоянно и были в курсе событий.

— Все сделаю, Сергей Ильич, не беспокойтесь, — ответила она.

— Вот, вот, сделай, — он вздохнул, — пойдем к столу.

Тимофеев подошел, взял бокал и обратился к Николаю Петровичу:

— Много хороших и теплых слов сказано сегодня в твой адрес. Я говорить не буду. Низкий тебе поклон, господин доктор Михайлов, от всего российского народа!

Тимофеев поклонился в пояс и выпил бокал до дна.

Гаврилин развалился на диване, смотрел телевизор. Закончив мыть посуду на кухне, Зина подсела к нему, обняла, положив голову на плечо.

— Что показывают?

— Да одно и то же, — отмахнулся он.

Зина посмотрела на академика Михайлова, в приглушенном звуке он что-то неслышно объяснял журналистам, хотела прибавить звук, но не решилась, взглянув на Сашу. Он всегда делал вид, что открытия Михайлова его не интересуют, хотя всем, и даже Зине, мог объяснить, что исследования передовые, результаты хорошие, необходимые практической медицине. У Гаврилина словно иссякал словарный запас: он никогда не говорил замечательные, лучшие, прекраснейшие, знаменитые — хорошие и все. Зина знала, что оставаясь один, он всегда тщательно просматривал статьи о Михайлове, его изобретениях и открытиях.

— Почему ты его так не любишь? — решилась спросить она.

— Любят женщины, Зина, — отшутился Гаврилин.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Причем здесь любишь, не любишь, не в ромашки играем. Он хороший врач, ученый.

Саша снова замолчал, и Зина поняла, что продолжать бессмысленно. Она вспомнила их визит к нему и уже не понимала — чего конкретно они испугались тогда, вернее придумывала событиям самые невероятные объяснения. «Его глаза… ну и что? Расширенный зрачок, упала какая-то тень, вот и показалось с переутомления».

Зина работала тогда вторую смену подряд, Саша пришел на скорую после основной работы в роддоме. Он еще шутил после: «Хорошо, что еще женский орган там не увидели от усталости, представляешь, Зина, писька вместо глаз, а из нее какой-нибудь монстр вылазит, как в ужастиках показывают». И хохотал раскатисто на всю квартиру. Зина улыбнулась и решила продолжить, вызвать Сашу на откровение.

— А мне он очень нравится и не только я должна быть благодарна ему. Помнишь, по сути, после визита к нему мы стали жить вместе, полюбили друг друга. Я-то тебя и раньше любила…

Саша ничего не ответил, прижал Зину к себе чуть сильнее и молчал. Так они сидели несколько минут, глядя на Михайлова в телевизоре, приглушенная речь которого врывалась в комнату лишь отдельными словами или фразами.

— Интересно, — спросила Зина, — дадут ему Нобелевскую или нет?

— Дадут, он везучий, — ответил Саша.

— Причем здесь везучий, — возразила Зина, — таких открытий еще никто не делал, премия по праву его.

— Могут из зависти зарубить, — пожал плечами Гаврилин, — не нашим академикам решать, наши бы его сейчас Брежневым сделали.

— Причем здесь Брежнев? — удивленно спросила Зина, — циник ты, Саша, — она отодвинулась от него.

— Ты неправильно поняла, Зиночка, — он притянул ее снова к себе, — я знаю, как наш академик Карнаухов испугался, когда Михайлов тоже академиком стал. Боялся, что кресло в филиале РАМН ему отдадут. Это сейчас все поняли, что Михайлову кроме клиники ничего не надо и ни на какие должности он не пойдет, и наград добиваться не станет. Я его за это уважаю! Они сами навесят ему все регалии: и лауреат, и почетный член, и еще какая-нибудь хреновина. Ордена, медали и все блестящие предметы…

— Вот почему ты его с Брежневым сравнил, — засмеялась Зина, — но все же ты его недолюбливаешь. Почему, Саша? — снова вернулась к вопросу Зина.

— Что ты заладила: не любишь, недолюбливаешь? — Саша вскочил с дивана, заходил по комнате, — не баба же он… Был он сегодня у меня в отделении.

— Вы что, поругались?