Рене Домаль - Великий запой - роман; Эссе и заметки

Появился высокий неопрятный санитар. Он беззубо мне улыбнулся и пояснил:

— Здесь отделение несчастных случаев. Как явствует из названия, сюда по непредвиденным причинам попадает тот, кто хотел уйти или думал, что можно уйти. Полюбуйтесь на результат.

И действительно: этот с перевязанной головой, тот — с забинтованной рукой, кто — с ногой в гипсе, кто — с черной повязкой на глазу или льдом на животе; одни спали, другие метались в кошмарной горячке, бредили, стонали или хранили угрюмое молчание.

— И что с ними делают? — спросил я.

— Мы их лечим, как можем, а когда они приходят в норму, отправляем обратно вниз.

— А они пьют? — не унимался я.

— К этому мы, разумеется, прилагаем все усилия, и именно в этом состоит лечение. Начинаем с десяти капель сидра на завтрак и постепенно увеличиваем дозу. Когда они способны выпивать по шесть аперитивов в день, их отправляют вниз, и они могут вернуться к нормальной жизни. Но за ними продолжают наблюдать, опасаясь рецидива. Кстати (он подозрительно посмотрел на меня), выпить не желаете?

— Умираю от жажды, — сказал я.

Рассеяв свои сомнения, он протянул мне склянку с аркебузой, которую я тут же осушил.

— А вы, как я погляжу, молодец, — сказал он. — За это я вам предоставлю редкую возможность посетить другое отделение медсанчасти. Для сбежавших. Там неизлечимые. Они верят, что сумели уйти. Все, что мы можем сделать, так это максимально изолировать их от остальных пациентов, так как их недуг подчас оказывается чрезвычайно заразным. Один из них — все еще замечательный бактериолог, поскольку недуг не всегда поражает умственные способности, — втемяшил себе в голову, что это микробное заболевание, и, возможно, он прав. Он все ищет сыворотку, а поскольку уколы, вакцинации и инокуляции, на которые он обрекает пациентов, в общем-то, безвредны и даже предотвращают неврастению, мы не препятствуем. К несчастью, сам он верит, что здоров и нормален. Если бы не это, профессор Мюмю — так его величают — был бы великим гением медицинской науки. Впрочем, вы увидите его в деле.

— А что же пьют эти несчастные? — спросил я.

— Увы, липовый отвар и незабродивший виноградный сок. Они упрямо отказываются даже от капли алкоголя. От вида пивной кружки их выворачивает наизнанку. Я ведь сказал вам, что они неизлечимы. Пойдемте, и вы сами все увидите.

Он приподнял полог, за которым обнаружилась дверца с затейливыми замочными скважинами, затем достал из кармана связку ключей и фляжку.

— Подзаправьтесь, пока я буду открывать: нам придется не пить час или два, — сказал он и заскрежетал железом.

Дверь бесшумно отворилась, и мы оказались в раю. Свет! Люстры! Позолоченная лепнина! Обои, совсем как настоящие шпалеры. Глубокие, как могилы, диваны, покрытые искусственным шелком. Фонтаны с подсветкой, откуда струились напитки из вербены, ромашки, мяты, оранжад, лимонад, а рядом чарки из посеребренного металла, более легкого и удобного, чем чистое серебро. И все это даром, стоит только протянуть руку и вытянуть губы. Библиотеки с электрическими каталогами и автоматической доставкой. Столы с фонографом, радиоприемником и индивидуальным проектором звукового кино. Аромат пачулей. Неиспаряющаяся глицериновая роса на газонах из неувядающей парафинированной бумаги.

Надутые водородом ангелы из бодрюша парили в ярком свете рамп, касаясь нежными руками эоловых арф, откуда снежились звуки венских вальсов и задорных военных песен.

В общем, всё и на любой вкус.

Мой проводник несколько секунд упивался моим изумлением, затем, тронув меня за плечо, сказал:

— Надо заметить, что все это устроили они сами. Они очень изобретательны и предприимчивы, а администрация старается предоставлять в их распоряжение все необходимое оборудование. Я проведу вас через разные службы, и вы, если захотите, сможете побеседовать с больными. Но не говорите с ними ни о выпивке, ни о низших мирах, откуда мы поднялись, ни об их болезни, иначе вам достанется. Пройдемте сначала на стадион.

Так называлась засыпанная песком большая прямоугольная площадка, над которой возвышалась монументальная металлическая статуя на шарнирах, Человеческая Машина, чье подножие украшали букеты бумажных и целлофановых цветов, возложенные благоговейными руками. В настоящий момент на этих благоговейных руках, которые отталкивались от земли и выполняли функцию ног, перевернутые вниз головой человеческие тела быстро передвигались по беговой дорожке на виду у многочисленных зрителей, сидевших на трибунах. Тот, кто приходил на финиш первым, получал свежевыжатый лимонный сок с салатом, блаженствовал и верил, что представляет собой нечто. Другие соревнующиеся падали головой вниз с лестницы, и тот, кто падал с самой верхней точки и умудрялся подняться на ноги в первые десять секунд после падения, зарабатывал чемпионский титул и продолжительные аплодисменты. Остальные предавались иным играм, где тоже следовало тянуть, толкать, бежать, прыгать, бить или разбиваться лучше всех. Кто-то привлекал себе в помощь разные пыточные инструменты или моторные механизмы, которые время от времени взрывались. Из мертвых делали чучела и пополняли ими коллекции музеев, которые санитар мне посоветовал не посещать.