Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

– Не забыли еще ругань и мат? – с невинным видом переспросил Васко. – Это очень хорошо! Но в экранной версии цензура, видимо, весь мат вырезала.

– Бевакуф! – заорал выведенный из себя Сунил Датт. -Идиот! Безмозглый кретин! Какая еще ругань? Здесь патриотизм, здесь будущее, здесь прогресс! С чего начинается фильм? С того, что моя супруга открывает строительство гидроэлектростанции!

– Вы сказали «супруга», – поспешил прийти на помощь внимательный Васко, – но имели в виду, конечно, вашу маму.

– Сунил, пошли, – сказала легенда, устремляясь к выходу. – Если эта вот безбожная, безродная банда и есть так называемый мир искусства, то я рада остаться на коммерческой половине.

В «Матери Индии», поставленной мусульманским социалистом Мехбуб Ханом и ставшей при этом важным элементом индуистского мифотворчества, индийская крестьянка воспевается как невеста, мать и воспитательница сыновей; как воплощение долготерпения, стоицизма, любви, строгой морали и консервативной приверженности установившимся порядкам. Но для непутевого Бирджу, лишающегося ее материнской любви, она приобретает черты, по выражению одного из критиков, «того образа агрессивной, враждебной, карающей матери, который тревожит воображение любого индийского мужчины».

Для меня тоже этот образ кое-что значит; я тоже был в свой черед отвергнут как непутевый сын. Правда, моя мать мало походила на Наргис Датт – туг кротостью и не пахло, тут все наотмашь и в лицо. С лопатой через плечо она не вышагивала. «Я рада вам сообщить, что за всю жизнь в глаза не видела лопаты». Аурора была самая что ни на есть городская штучка, воплощение бомбейского шика, а Мать Индия, напротив, была плотью от плоти деревни. При всем том поучительно будет увидеть сходство и различие наших семей. Согласно фильму, мужа Матери Индии калечит упавший камень, который расплющивает его руки и делает его импотентом; в нашей истории изуродованные конечности также играют ключевую роль. (А был ли Авраам импотентом – судите сами.) Что же касается Бирджу и Мавра – темной кожей и шельмовством наше сходство не исчерпывается. Слишком долго я хранил свой секрет. Пора раскалываться.

Три мои сестры появились на свет одна за другой с небольшим интервалом, и Аурора носила и рожала их с такой рассеянной небрежностью, что они, казалось, задолго до рождения знали, что она мало будет снисходить к их постнатальным нуждам. Имена, которые она им дала, только подтвердили эти подозрения. Старшая, первоначально названная, вопреки протестам еврея-отца, Кристиной, позже осталась только с половинкой имени.

– Чтоб ты не дулся, Ави, – распорядилась Аурора, – отныне она будет просто Ина без всякого Христа.

Так, усеченная вдвое, бедная Ина и росла, а когда родилась вторая дочь, стало еще хуже, потому что Аурора настаивала на имени Инамората. Авраам вновь пытался протестовать:

– Их же будут путать, – сказал он жалобно. – К тому же это Ина-мор, Ina-more, означает «больше, чем Ина», Ина с плюсом…

Аурора пожала плечами.

– Ина у нас та еще кроха – она, как родилась, весила десять фунтов, – напомнила она Аврааму. – Голова с пушечное ядро, задница с корабельную корму. А эта маленькая мышка-норушка не может быть ничем, кроме как Иной с минусом.

Неделю спустя она пришла к выводу, что пятифунтовая мышка Инамората очень похожа на знаменитого зверька из мультфильмов – «ушки большие, глазки кругленькие, одежка в горошек», – после чего моя средняя сестра стала зваться Минни. Когда еще через полтора года Аурора заявила, что ее новорожденная третья дочь будет Филоминой, Авраам принялся рвать на себе волосы.

– Теперь пойдет путаница: Минни – Мина, – стонал он. -Не говоря уже о том, что третья Ина.

Филомина послушала-послушала их спор и принялась плакать, басовито и совершенно немелодично, чем убедила всех, кроме ее матери, в комизме и нелепости данного ей соловьиного имени. Но когда ребенку было месяца три, няня, мисс Джайя Хе, вдруг услышала из детской пронзительные трели и душераздирающее карканье и, поспешив туда, увидела в кроватке довольную жизнью девочку, распевающую на всевозможные птичьи голоса. Ина и Минни с восторгом и ужасом взирали на сестричку через прутья кроватки. Позвали Аурору, и, придя, она с невозмутимой беспечностью, тотчас разрушившей ощущение чуда, решительно кивнула и вынесла свой вердикт:

– Что ж, если она так умеет подлаживаться – значит, она не бюль-бюль, а майна, говорящий скворец.