Рафик Шами - Секрет каллиграфа

Хамид улыбнулся, вспоминая тот случай.

Далее речь шла о трудностях, с которыми сталкивается каллиграф при написании отдельных букв. Для Фарси особую сложность представляла буква «ха», однако учитель полагал, что тому, кто умеет выводить «у», никакие другие особенности арабского шрифта не страшны. «Подмастерье Хасану, — как было отмечено в тетради, — тяжелее других давалась буква „раа“. Она только с виду кажется легкой, утверждал он, кроме того, способна придать изящество целому слову».

«Бедняга Хасан», — подумал Фарси. Взбесившаяся лошадь убила его ударом копыта в висок. Это произошло в конюшне его родителей. Он пролистнул еще несколько страниц, пока не дошел до вклеенного в тетрадь снимка: мастер Серани с учениками на пикнике. Они расположились на берегу реки Барада. Хасан держал шампур, словно кинжал, которым хотел заколоть фотографа. Жаль его, душевный был человек. Он не заслужил такой смерти.

Хамид вернулся к тому месту, где размышлял о трудностях написания букв.

Через две страницы он обнаружил записанный им разговор мастера Серани с одним из его коллег. Тогда Хамид хотел было спрятаться в одной из задних комнат, пока Исмаил готовил для гостя кофе, но Серани настоял, чтобы он, его лучший ученик, присутствовал при их споре. Поэтому Хамид остался сидеть в углу и все слышал.

Однако, как свидетельствовала запись, дискуссия не особенно затронула Хамида. От нее осталось лишь несколько мыслей и ярких изречений, подобно крупным камешкам гальки, просеянной через грубое сито.

Тогда Хамид влюбился в симпатичную девушку из христианской семьи. Она работала горничной в богатом доме, мимо которого он проходил, направляясь в мастерскую. Она была лет на пять или шесть его старше и очень смелая. С тех пор как Хамид поцеловал ее пару раз, она каждый день поджидала его у окна. Но за неделю до памятного разговора Серани с тем каллиграфом девушка куда-то исчезла. Осталось только имя: Роза.

«В конце концов, Коран написан по-арабски». В скобках автор высказывания: Шейх Мустафа.

«Коран был открыт человеку в Мекке и Медине. Записан в Багдаде. Прочитан в Египте. А самые красивые его списки созданы в Стамбуле». Это слова мастера Серани.

Далее шли фразы, которые Хамид записал, несмотря на тоску по Розе, хотя ни один человек на земле не смог бы объяснить, что они значат. Он занес их в тетрадь с расчетом при случае расспросить об этом учителя. Однако потом забыл.

Позже Фарси узнал, что, помня о заслугах самих арабов и персов, нельзя забывать то, что сделали для арабского шрифта турки. Османские писцы подняли каллиграфию на уровень настоящего искусства. Помимо всего прочего, они разработали новые стили, такие как «дивани», «дивани-гали», «тугхра», «руква» и «сунбули».

Хамид обнаружил страницу, на которой ничего не было, кроме написанной красным фразы посредине: «Я изобрету новый стиль». Когда Хамид показал ее мастеру, тот покачал головой.

— Чем скакать, как жеребенок, научился бы лучше правильно дышать во время работы. А то пыхтишь, высунув язык, как собака под палящим солнцем.

«Вблизи незначительная вещь кажется большой, а главное можно упустить», — прочитал Хамид еще через несколько страниц и вспомнил, чтó сказал по этому поводу покойник Хасан:

— Вот лучшее объяснение тому, почему пророки и гении больше всего страдали от своего окружения.

Бедняга оказался прав. Хасан, вероятно, понимал больше, чем казалось на первый взгляд. Скромный крестьянский сын с острым умом и несчастливой судьбой, он так и не женился, потому что хромал. В детстве Хасан сломал правую ногу, и какой-то костоправ неправильно наложил ему гипс.

Как-то раз, лет в двенадцать, Хамид помогал Хасану рисовать сложный орнамент. В тот день они оба оказались свидетелями громкого спора об арабском шрифте, который вели два друга Серани. Сам мастер занял нейтральную позицию, вежливо соглашаясь то с одним, то с другим. По его голосу чувствовалось, что больше всего ему хотелось прекратить эти дебаты.

Хасан разделял мнение того, кто высказывался против канонизации шрифта и отдельных букв.

«Одними и теми же знаками ты можешь написать и самое красивое, и самое мерзкое из слов», «Арабский алфавит не может быть творением Всевышнего, в нем полно недостатков», — так говорил этот каллиграф.

Последнее высказывание Хамид тоже записал посредине чистой страницы красными чернилами. Как будто уже тогда знал, что в нем то самое семя сомнения, которое впоследствии изменит его жизнь.