Валерий Вотрин - Логопед

— Заблукаев! — кричал он при этом резким неприятным голосом. — Вы мне сказки рассказываете! Прекратите болтать чепуху!

Горфинкель стоял за свободу, за плебисцит, за открытую прессу. Правильный язык он считал частью демократии и особо на этой теме не останавливался. Он писал и говорил на этом языке потому, что иного не представлял.

— Дементий Андреевич, — говорил Заблукаев, — свобода — это прекрасно. Это то, к чему должно стремиться каждое общество. Однако порча языка, дозволяемая обществом, может привести к большему, чем просто потеря свободы. Запятая, поставленная не там, или орфографическая ошибка могут привести к войне.

— Знаете, кто вы, Заблукаев? — кричал Горфинкель. — Вы максималист! Вы делаете из мухи слона!

— А вы, Дементий Андреевич, — отвечал Заблукаев, — слона не замечаете.

Однажды Заблукаев завел осторожную речь о конкурентах — и обнаружил, что Горфинкель знает только журнал «Совлеменные записки». При этом он считал, что прекрасно знаком с его редактором — лет пятнадцать назад они вместе пили чай на одном приеме. Того, что этот редактор давно умер, что в городе выходит чуть ли не двадцать эмигрантских газет и журналов, что большинство эмигрантов считают, как выражаются опросные анкеты, «народный» язык своим родным, ему было невдомек. А когда Заблукаев прямо ему об этом рассказал, Горфинкель заткнул уши.

— Заблукаев! — закричал он. — Откуда вы это взяли? Не морочьте мне голову!

— Дементий Андреевич, — сказал Заблукаев, — у меня соседи есть. Они читают эти газеты, а некоторые журналы даже выписывают. Поверьте мне, нашей газеты они даже не смогут прочесть. Она для них напечатана на неправильном языке.

— На каком же языке они тогда говорят?

— А на таком, — и Заблукаев передразнил: — «Знать не знаю, сто за газета “Плавило” такая! Новая, сто ли?»

— Мы издаемся уже пятнадцать лет!

— А им до этого нет дела. Они с детства говорят на этом языке и читать могут только на нем.

В этих нескончаемых диспутах выходила газета — и менялась на глазах. Остервенелые статьи Горфинкеля под заголовками «Осиновый кол логопедическому режиму!» и «Воля лучше неволи» постепенно уступали место статьям и эссе Заблукаева, которые после неистовых филиппик Горфинкеля поражали знанием дела и какой-то подспудной страстностью, словно автор сдерживается, чтобы не наговорить лишнего. Заблукаев писал тогда под псевдонимом «Лев Логопедов», и выделяться на фоне Горфинкеля ему не хотелось.

Тем не менее, газета начала привлекать внимание. В редакцию стали поступать такие письма:

«Увазаемая ледакция! Недавно слуцайно плиоблел Васу газету, и она мне оцень понлавилась, несмотля на то, цто вы допускаете мнозество олфоглафицеских осибок. Оцень заль, цто Васа газета выходит таким маленьким тилазом. Плосьба сообсить, как мозно на нее подписаться и какие Васи условия. С увазением,

Г. Копытов».

Заходясь в ожесточенном кашле, Горфинкель читал эти письма, как скрупулезно прочитывал он все, поступающее в редакцию, — рекламные листки, приглашения на выставки, счета за коммунальные услуги. В настоящее авторство писем он не верил. По его мнению, зашевелились европейские агенты Тайного департамента. Зашевелились они с единственной целью — погубить газету и ее главного редактора. Но ничего у них не выйдет. Он, Горфинкель, и не таких раскусывал.

— Дементий Андреевич, — пытался переубедить его Заблукаев, — это просто подписчики. Мы набираем популярность.

— Заблукаев! — взвивался Горфинкель. — Я поопытней вас буду. Я издаю эту газету шестнадцатый год! Приберегите ваши советы для других!

Заблукаев обижался, замыкался, огрызался — и в то же время видел, что Горфинкель все больше полагается на него. Тот всех приехавших считал агентами Тайного департамента. Не минуло это и Заблукаева: на первых порах Горфинкель замучил его подозрительными расспросами и попытками поймать на слове. Но потом присмотрелся и однажды объявил:

— Вы слишком просты для шпиона, Заблукаев. Признайтесь, ведь к вам никогда не предлагали сотрудничать?

— Вы ошибаетесь, предлагали.

— Я вам не верю! Какую ценность вы для них представляли? Вы не можете представлять никакой ценности, Заблукаев. Вы просто колючка, от которой нужно было избавиться. Я знаю это, потому что и сам был такой же колючкой.

Заблукаев не возражал. В конце концов, зачем старику было знать правду? Он никогда не сможет переубедить его, что сумел вырваться из-под надзора. Но Горфинкель время от времени возвращался к этому разговору, чтобы еще и еще раз убедить себя и Заблукаева в том, что тот не представлял для режима никакого интереса. Это нужно было ему для самоуспокоения. Вскоре Заблукаев понял и принялся поддакивать — нет, ему никогда не предлагали сотрудничать; да, он не представляет для режима никакого интереса. И Горфинкель постепенно успокоился.