Максим Кантор - Хроника стрижки овец

У меня в мастерской случилась сходка художников и поэтов: то была судьбоносная встреча русских интеллигентов – сошлись представители разных конфессий и ремесел, замысел состоял в том, чтобы объединить силы в борьбе с гнетом. Абстракционисты и концептуалисты, критические нонконформисты, поэты, которые зачем-то называли себя «метаметафористы», прозаики, которые писали без знаков препинания, – еще какие-то школы, разные творцы и разные творческие подруги – все встретились, чтобы обменяться визитными карточками: прочитать стих, показать полотно, выкрикнуть лозунг, высказать убеждение, выпить водки.

Встречались у меня потому, что мастерская в самом центре, около Пушкинской. Лица были значительные – если заглянуть в фотоархивы тех лет, то эти одухотворенные лица можно увидеть в изобилии; поразительные типажи.

Зашел и мой отец. Папа не знал, что попадет в такое значительное общество, просто ехал с работы и зашел, как обычно. Ему было семьдесят лет, он уставал, обычно с работы ехал домой в два приема – пережидал час пик у меня в мастерской. Папа деликатно послушал стихи и, чтобы не мешать, прошел в маленькую смежную комнату – там стоял письменный стол и диван.

В большой комнате и присесть-то было негде – было тесно, накурено, лились свободолюбивые речи.

Помню, прочел несколько бурных стихотворений поэт Парщиков, потом стал читать свои стихи поэт Аристов – если не ошибаюсь, его поэма называлась «Дельфинариум», она состояла из 11 частей. Поэма была очень длинной и глупой. Но гости слушали, затаив дыхание, мешал только бульдозер за окном. Момент был напряженный – кругом советская власть, а мы слушаем поэму. Только бульдозер ревет, – впрочем, страна такая: вот и выставку нонконформистов раздавили бульдозерами.

Неожиданно я увидел, что все смотрят на меня с осуждением, – и сразу не сообразил, в чем виноват. А поэты смотрели с укором. Потом я понял: это был не бульдозер – это храпел мой папа. Я заглянул в смежную комнату. Карл Моисеевич спал и храпел в полную силу, так храпел, что заглушал «Дельфинариум» и другие стихи прогрессивных поэтов. Это был мощный здоровый храп.

Все ждали, что я папу разбужу, но мне его сон представлялся более важным, нежели чтение стихов метаметафористов и концептуалистов. Я вышел к гостям и развел руками: мол, извините, человек устал. И роковая фраза «караул устал» не прозвучала в Государственной думе столь цинично.

Вечер сам собой подошел к концу, люди потянулись к выходу.

Я часто вспоминаю эту сцену. Стихи я, разумеется, забыл через полчаса, а храп папы вспоминаю часто. Я очень люблю своего отца.

Тяга к самовыражению в демократическом обществе – явление повальное, при том что уровень вежества крайне низок. Люди говорят о предметах, им неведомых, но говорят пылко.

Высказывания вызваны синдромом Добчинского («Передайте государю императору, что живет такой Добчинский»), то есть жгучей потребностью обывателя обозначить свое присутствие в мире. Отчего-то люди убеждены, что их присутствие необходимо, хотя это и не совсем так.

Взглядов и убеждений нет ни у кого (помимо медведевского «Свобода лучше, чем несвобода» и иггипоповского «Три доллара лучше чем два»), но судят о политике, искусстве, философии, социологии, литературе и – что поразительно – о религии. Основа для суждения есть: мы члены общества, где данные понятия присутствуют, и мы свободно выражаем мнение.

Демократическое общество породило бесчисленное множество кураторов, рестораторов, франчайзеров, критиков, дистрибьютеров, пиарщиков, колумнистов, девелоперов, инвесторов, рэкетиров, маркетолов и банкиров – и каждый является личностью, с правом на суждение обо всем. И мало того, суждение имеется. Каждый сам себе энциклопедист, каждый сам себе журналист, сам себе фотограф, сам себе художник, сам себе политолог и т. п.

Практически каждый из сегодняшних кураторов искусства – человек глубоко невежественный, но это неважно; главное в том, что он – человек, чье суждение принято определенным кругом. И то же самое касается литературной критикессы, политолога, социолога и т. п. Иными словами, происходит следующее: демократическое общество самовыражается – как дышит, это форма его существования. Для того чтобы система самовыражений (необременительных и неопасных) функционировала, необходима система мелких договоренностей: критикесса считается сведущей внутри данного круга лиц; куратор принят в среде бостонских критиков и так далее.