Леопольдо Лугонес - Огненный дождь

IV
СИЯНИЕ

И день у кромки поля нацелил лук могучий
в топольники густые свой дротик запустя,
и в тополях, дрожащих, как зыбь волны текучей,
смеялся свет, ликуя, как резвое дитя.

И ветер, лук подъемля в порыве безрассудном,
прозрачными волнами гнал стрелы пред собой,
кружился, как бутылка, плывущая за судном,
и мирного пространства раскачивал покой.

То синие провалы взрывал в дремучих чащах,
как бык жестоковыйный, рожденный для побед,
то в призрачное поле спускал собак рычащих,
и свора завывала на свет, на свет, на свет…

V
ОБЛАКА

И небо затянулось судами-облаками,
надув попутным ветром химеры-паруса,
невидимые мачты украсило флажками,
на палубы сгрузило и горы, и леса.

В мерцании опала вставала в темной сини
то башня из фарфора, где грозный хан царит,
то дева-амазонка, нагая, как пустыня,
и солнечною пеной скакун ее горит.

Жемчужные селенья, серебряные грады,
невиданные страны мелькнули и прошли,
и загремели бубны, пролились водопады,
и медленно раскрылась лазурь… вдали… вдали…

VI
СОЛНЦЕ В РАЗГАРЕ

А зной звенел, казалось, трепещущим тимпаном,
и небеса струили хмельной, палящий ток,
и полдень обернулся сверкающим каштаном,
и с еле слышным треском курился солнцепек.

И роща в тайных сенях украдкой наблюдала
там, где чистейшей влагой играл родник лесной,
как золотые косы наяда {93} 93 Наяда — в греческой мифологии нимфа рек и ручьев. выжимала,
сияя наготою, хрустальною волной.

Усталый бриз в пеленах невидимого флера,
блуждая в нежных травах, казалось, изнемог;
его к себе манили лазурные озера,
где резкий Южный ветер свистал среди осок.

И полдень притомился, и с тополя-гиганта
дрожа, пролились трели веселого щегла,
он зернышки маиса дробил на бриллианты,
и золоту маиса была его хвала.

Роскошное дыханье пахучего тимьяна,
коснулся вечер кистью округи золотой,
и солнце опустилось, и сноп его медвяный
разлегся перед домом огромною борзой.

ГРАД

Во двориках и на дорожках сада,
на крышах кинозалов, на карнизах,
упавшие из туч свинцово-сизых
смеются белоснежно зубы града.

Смеются и мгновенно пожирают
газоны, виноградники, посевы,
по стеклам барабанят: люди, где вы? —
плевки в щели под дверью оставляют.

Цыпленок, посреди двора забытый,
пищит и ищет, где бы мог укрыться,
утратила гнездо лесная птица,
цветы с дрожащих веток яблонь сбиты.

Град стискивает зубы в мертвой хватке,
взирает туча с неба кровожадно;
от мокрых улиц к пампе необъятной
бегут ручьи в бурлящем беспорядке.

ЯСНЫЙ ВЕЧЕР

На дне колодца шелестит родник,
из темной глубины звенят лягушки,
в вечернем сумраке холмов макушки,
над ними черноокой ночи лик.
Бросают на лету в последний миг:
«Прощай, до завтра!» — ласточки-подружки.

ЯСНАЯ НОЧЬ

Сверкает жасмин ослепляющим цветом
в весенних садах, что омыты дождем,
и ночь — в балахоне бескрайнем своем —
запуталась в сетях, наполненных светом.

СОРОКА

На толстой ветке старой, порыжелой
в полдневную жару, на солнцепеке,
возле гнезда, сплетенного умело,
торчит приметный вымпел хвост сороки.

Она гнездо — ведь в нем птенец — листвою
прохладною от солнца укрывает.
Передохнет, повертит головою
и — сплетничать трескуче начинает.

Сон навевает листьев колыханье,
и птица задремать уже готова;
и слышится в сорочьем бормотанье
почти что человеческое слово.

ЩЕГОЛ

Летний зной волной прошел
пламенной по желтым нивам;
в ликовании счастливом
заливается щегол.

Летний мир забыл тоску,
прочь печали отлетели;
стеклышко прозрачной трели
мелет новую муку.

Птичка малая в зенит
прянет с песенкой простою,
звонкой искрой золотою
синеву небес пронзит.