Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Ох… Слишком долгая история. Я никогда не достаю людей, с которыми не знаком хотя бы тыщу лет. — Он отсутствующе и досадливо уставился куда-то в окна. — Но никогда больше я не стану считать себя даже отдаленнейшим знатоком человеческой натуры. Можете меня цитировать направо и налево.

— Что случилось? — повторила Джинни.

— Ох, господи. Этот тип, с которым я делил квартиру много, много, много месяцев, — я даже не хочу о нем говорить… Этот писатель, — добавил он удовлетворенно — вероятно, вспомнив любимое проклятие из романа Хемингуэя. [61] Аллюзия на 16-ю главу романа американского писателя Эрнеста Миллера Хемингуэя (1899–1961) «Фиеста (И восходит солнце)» (1926): «Скажи ему, что, по-моему, писать — занятие гнусное, — говорил Билл. — Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель» (пер. В. Топер).

— Что он натворил?

— Честно говоря, я бы не стал пускаться в детали, — сказал молодой человек. Презрев прозрачный хумидор на столе, он вытащил сигарету из своей пачки и прикурил от собственной зажигалки. Руки у него были крупные. Они вовсе не выглядели ни сильными, ни умелыми, ни чувствительными. Однако действовал он ими так, будто их гнало не вполне ему подконтрольное эстетическое неистовство. — Я решил, что даже думать об этом не стану. Но я в таком просто бешенстве, — сказал он. — То есть, вот вам такой жуткий типчик из Алтуны, штат Пенсильвания, — или откуда-то вроде. Явно умирает с голоду. Я же достаточно добр и порядочен — а я вообще такой добрый самаритянин, — поэтому принимаю его к себе в квартиру, эту абсолютно микроскопическую крохотную квартирку, где сам едва могу повернуться. Знакомлю его со всеми своими друзьями. Терплю, пока он замусоривает всю квартиру своими кошмарными рукописями, окурками, редиской, всякой пакостью. Представляю его всем до единого театральным продюсерам Нью-Йорка. Таскаю его грязные рубашки в прачечную и обратно. И после всего этого… — Молодой человек помолчал. — И вот итог моей доброты и порядочности, — продолжил он, — Этот гнус уходит из дому в пять или шесть утра — не оставил мне даже записки и выгреб все до крошки отовсюду, куда только смог залезть своими мерзкими грязными лапами. — Он умолк и затянулся, тонкой струей со свистом выпустил дым изо рта. — Я не желаю об этом говорить. Вот не желаю и все тут. — Он посмотрел на Джинни. — Мне очень нравится ваше пальто, — произнес он, уже встав с кресла. Подошел, пощупал лацкан. — Миленькое. Такой хорошей верблюжьей шерсти я с войны не видел. Можно спросить, где вы его достали?

— Мама привезла из Нассо.

Молодой человек глубокомысленно кивнул и отступил к креслу.

— Одно из немногих мест, где можно достать поистине хорошую верблюжью шерсть. — Он сел. — Она там долго пробыла?

— Что? — спросила Джинни.

— Ваша мама долго там пробыла? Я почему спрашиваю — моя мама была там в декабре. И часть января. Обычно я езжу с ней, но такой заполошный был год, я просто не смог вырваться.

— Она там была в феврале, — сказала Джинни.

— Здорово. Где останавливалась? Знаете?

— У моей тети.

Он кивнул.

— Можно спросить, как вас зовут? Вы — подруга сестры Фрэнклина, как я понимаю?

— Мы учимся в одном классе, — сказала Джинни, ответив только на второй вопрос.

— А вы не та прославленная Максин, о которой Селена все время говорит?

— Нет, — ответила Джинни.

Молодой человек принялся отряхивать ладонью брючные отвороты.

— Я с головы до пят в собачьей шерсти, — сказал он. — Мама на выходные ездила в Вашингтон и зверя забросила ко мне в квартиру. Он, конечно, вполне симпатичный. Но такие мерзкие привычки. У вас есть собака?

— Нет.

— Вообще-то, я думаю, держать их в городе жестоко. — Он бросил чиститься, откинулся на спинку и снова посмотрел на часы. — Этот мальчик, сколько его помню, никогда не приходит вовремя. Мы идем смотреть «Красавицу и чудовище» Кокто, [62] «Красавица и чудовище» (1946) — фильм французского поэта, художника и кинематографиста Жана Кокто (1889–1963). а на эту картину поистине следует приходить вовремя. То есть, если не прийти, все очарование пропадет. Вы его видели?

— Нет.

— О, всенепременно сходите! Я его смотрел восемь раз. Это абсолютно чистый гений, — сказал он. — Я пытаюсь затащить на него Фрэнклина уже много месяцев. — Он сокрушенно покачал головой. — Ох уж этот его вкус. В войну мы с ним работали в этом жутком месте, и мальчик просто силком таскал меня на самые невообразимые картины на свете. Мы смотрели и про гангстеров, и вестерны, и мюзиклы…