Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Я этого мальчика откуда-то знаю. — Она вечно кого-то знает, куда ее ни поведи, — или думает, что знает. Она это пела, пока меня не достало вконец, и я не сказал:

— Ну раз ты его знаешь, так подойди и засоси. Ему понравится.

Когда я так сказал, она разозлилась. Только туполом наконец ее заметил и подошел, и поздоровался. Видали б вы, как они здороваются. Можно подумать, что они двадцать лет не виделись. И в одной ванне мылись или как-то, когда совсем карапузами были. С понтом, старые корефаны. Тошнотина. А самая умора в том, что, наверно, виделись-то они всего где-то разок, на какой — то фуфловой балёхе. Наконец, когда они совсем уже друг друга облизали, эта Сэлли нас познакомила. Его звали Джордж как — то — я уже даже не помню, — и он ходил в Эндовер. [29] Эндовер (Академия Филлипса) — престижная старшая школа в г. Эндовер, штат Массачусетс, основана в 1778 г. Традиционно готовила к поступлению в Йельский и Гарвардский университеты. Кипиш такой, что мало не покажется. Вы б его видали, когда эта Сэлли спросила, как ему пьеса. Он же из тех фуфлеров, которым места побольше надо, когда они кому-нибудь отвечают. Он шагнул назад — и тут же наступил какой-то даме на ногу. Все пальцы на теле ей, наверно, переломал. Говорит: сама пьеса, конечно, не шедевр, но Лунты, разумеется, сущие ангелы. Ангелы. Ёксель-моксель. Ангелы. Я чуть не сдох. Потом они с Сэлли взялись трындеть про кучу каких-то их общих знакомых. Фуфловее базара в жизни не услышать ни за что. Давай наперебой места всякие вспоминать, а только вспомнят, так сразу ж надо и упомянуть того, кто там живет. Когда пора было в зал возвращаться, меня уже блевать тянуло. По-честному. А потом, когда следующее действие закончилось, они тягомотиной этой своей меня и дальше, нафиг, доставали. Опять всякие места и опять те, кто там живет. А поганее всего, что у туполома этого голос — такой фуфловый, что дальше некуда, культурно-плющовый такой, усталый, снобский. Как у девки. И даже глазом не моргнул — стал клеиться, гад, к моей подруге. Был момент, я даже подумал, что он к нам в мотор залезет, когда спектакль кончился, потому что он с нами перся квартала два, только, он сказал, ему на коктейль с какими-то еще фуфлерами надо было. Я так и видел, как они сидят в каком-нибудь баре, в этих своих, нафиг, клетчатых жилетках, критику наводят на спектакли, книжки, теток этими своими усталыми снобскими голосками. Сдохнуть просто от таких типусов.

К тому времени, как мы в мотор сели, я эту Сэлли уже даже как бы возненавидел — еще бы, слушать такого фуфлыжника эндоверского часов десять. Я уже вполне намылился отвезти ее домой и всяко-разно — по-честному, — только она говорит:

— У меня восхитительная мысль! — У нее всегда восхитительные мысли. — Слушай, — говорит, — а тебе домой к ужину когда надо? То есть, ты как-то ужасно спешишь или нет? Тебе домой надо во сколько-то быть?

— Мне? Нет. Ни во сколько особенного не надо. — Правдивей некуда, ух. — А чего?

— Поехали кататься на коньках в Радио-Сити!

Вот такие у нее всегда мысли.

— Кататься в Радио-Сити? В смысле — прямо сейчас?

— Ну всего часик или где-то. Ты разве не хочешь? Нет, если ты не хочешь…

— Я не сказал, что не хочу, — говорю. — Конечно. Если хочешь.

— Ты серьезно? Нет, ты не соглашайся, если просто так. То есть, мне ну совершенно, как ни решишь, без разницы.

Еще как без разницы, аж два раза.

— Там можно такие миленькие юбочки напрокат брать, — говорит эта Сэлли. — Дженет Кулц на прошлой неделе брала.

Потому ей так невтерпеж и поехать. Хочет посмотреть на себя в такой юбчонке, что пердак еле прикрывает.

И мы поехали, и когда нам дали коньки, Сэлли еще выдали поносить такую синенькую вертихвостку вместо платьица. Но она в ней неслабо, нафиг, выглядела. Никуда не денешься. И не подумайте, она сама отлично это знала. Все время впереди шла, чтоб я видел, как у нее с пердаком нормально. А с ним у нее по — честному нормально было. Деваться некуда, это да.

Только самая умора в том, что на всем этом, нафиг, катке мы были самыми херовыми фигуристами. В смысле — самыми. А там было над чем поржать. У этой Сэлли лодыжки все время вихлялись, пока уже чуть ли по льду не елозили. Смотрелось не только дурацки, как не знаю что, но и больно ей, наверно, было до жути. Потому что мне — было. Я от своих лодыжек просто подыхал. Смотрелись мы, должно быть, роскошно. А хуже всего, что вокруг скучковалась по крайней мере пара сотен зевак, которым больше нечем было заняться — только стоять и пялиться, как все валятся кубарем.