Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Да, в ней, — говорю.

— О, как это славно! Тогда, может, вы и сына моего знаете — Эрнест Морроу? Он тоже учится в Пеней.

— Знаю. Он у нас в классе.

Сынок ее — вне всяких сомнений величайший гад, что учился в Пеней за всю захезанную историю школы. Всегда по коридору ходит после душа и мокрым этим полотенцем своим всем по жопам хлещет. Такой вот парняга.

— О, как мило! — говорит дамочка. Но не фофански говорит — нормально так и всяко-разно. — Надо будет сказать Эрнесту, что мы познакомились, — говорит. — Можно спросить, как вас зовут, дорогой мой?

— Рудольф Шмидт, — отвечаю. Не в жилу мне всю свою биографию излагать. А Рудольф Шмидт — это у нас комендант в общаге.

— А вам нравится Пеней? — спрашивает она.

— Пеней? Да ничего так. Не рай, конечно, чего там, но не хуже прочих. Есть вполне себе добросовестные преподы.

— Эрнест ее просто обожает.

— Я знаю, — говорю. А потом давай обычную туфту помаленьку пулять. — Он очень хорошо приспосабливается. По-честному. Ну то есть, хорошо вливается.

— Вы так считаете? — спрашивает она. Вроде заинтересовалась, как я не знаю что.

— Эрнест? Ну еще бы, — говорю. И тут она перчатки стала снимать. Ух меня от брюликов чуть не затошнило.

— Я ноготь сломала, когда из такси выходила, — говорит. Посмотрела на меня и вроде как улыбнулась. Неслабая у нее такая улыбка. По-честному путёвая. Люди же вообще почти не улыбаются или лыбятся паршиво. — Мы с отцом Эрнеста иногда очень за него переживаем, — говорит. — Иногда у нас такое чувство, что он не очень хорошо умеет общаться.

— Это в каком смысле?

— Ну — он очень чувствительный мальчик. И ему не всегда хорошо удается общаться с другими ребятами. Наверное, все воспринимает гораздо серьезнее, чем следует в его возрасте.

Чувствительный. Я чуть не сдох. Этот тип Морроу примерно такой же чувствительный, как стульчак.

Я хорошенько на нее посмотрел. Вроде не бажбанка на вид. Может, и соображает, нафиг, какого гада родила. Но тут не всегда определишь — у чужой штруни, в смысле. Штруни всегда немного того. Но такая фигня: штруня Морроу мне понравилась. Путёвая.

— Сигарету не желаете? — спрашиваю.

Она огляделась.

— Мне кажется, Рудольф, в этом вагоне не курят, — говорит. Рудольф, ага. Я чуть не сдох.

— Да ничего. Можно покурить, пока орать не начнут, — говорю. Она взяла у меня сигу, и я ей дал подкурить.

Нормально она выглядела с сигой. Затягивалась и всяко — разно, но не жадно , как почти все тетки в ее возрасте курят. Сильно обаятельная. Да и симпотная тоже сильно, если хотите знать.

Она как бы так уматно смотрела на меня.

— Я могу ошибаться, конечно, только мне кажется, что у вас кровь носом идет, — вдруг говорит ни с того ни с сего.

Я кивнул и вытащил платок.

— Снежком попали, — говорю. — Почти ледышка, знаете такие. — Может, я б и рассказал ей, что по-честному вышло, да только это долго. Но мне она понравилась. Я даже вроде как пожалел, что назвался ей Рудольфом Шмидтом. — Старина Эрни, — говорю. — Один из самых популярных парней в Пеней. Знаете, да?

— Нет, не знала.

Я кивнул.

— По-честному все как бы долго сперва его раскусывали. Он же забавный такой парень. Странный по-всякому, понимаете? Как вот я с ним познакомился. Я его когда увидел, думаю: вот сноб какой. Так и подумал. А он — нет. У него просто характер такой оригинальный, только через некоторое время привыкаешь.

Эта миссис Морроу ничего не сказала, но ух, вы бы ее видели. Она аж к месту приросла вся. Чью угодно штруню возьмите — им же только дай послушать про то, какой ферт у них сынок.

И тут я уже по -честному погнал туфту.

— Он вам про выборы рассказывал? — спрашиваю. — В классе?

Она головой покачала. Я ее просто как бы в транс ввел, точняк.

— В общем, мы с парнями хотели, чтобы старина Эрни был старостой класса. Ну то есть, единогласно выбрали. В смысле, он только один такой точняк бы справился, — говорю; ух как же я гнал. — А выбрали этого другого пацана, Гарри Фенсера. И почему его выбрали — одна только и простая причина, — потому что Эрни нам не дал себя выдвинуть. Потому что он такой, к черту, весь застенчивый и скромный, и всяко-разно. Отказался… Ух какой стеснительный. Вы бы поговорили с ним, что так нельзя, а? — Я посмотрел на нее. — Он вам об этом что, не рассказывал?

— Нет, не рассказывал.

Я кивнул:

— Вот вам Эрни. Не скажет нипочем. У него один недостаток — слишком робкий и скромный. Вы б повлияли на него, чтоб хоть изредка расслаблялся.