Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Да не знаю, язви тебя. Подвинься, а? Ты на моем полотенце, — говорит Стрэдлейтер. Я сидел на его дурацком полотенце.

— Джейн Гэллахер, — говорю. Никак не мог опомниться. — Святый милостивый боже.

А этот Стрэдлейтер давай себе «виталисом» волосы мазать. Моим «виталисом».

— Она танцует, — говорю. — Балет и всяко-разно. Раньше репетировала часа по два каждый день, прямо в самую жару всяко — разно. Боялась, что у нее от этого ноги паршивые будут — толстые и всяко-разно. А я с ней в шашки все время играл.

— Во что ты с ней все время играл?

— В шашки.

— Шашки, язви тебя!

— Ну. Она своими дамками ходить никак не хотела. Как делала — проходит в дамки, а потом этой дамкой не двигает. Оставляет в задней линии. И так вот всех по задней линии и выстраивала. И никогда ими не ходила. Ей просто нравилось, как они все смотрятся в задней линии.

Стрэдлейтер ничего не сказал. Такая хрень почти никого не интересует.

— Ее штруня в тот же клуб ходила, что и мы, — говорю. — Я там клюшки подносил время от времени, грошей заработать. И пару раз ее штруне подносил. Она где-то сто семьдесят набирала на девять лунок.

Стрэдлейтер меня почти не слушал. Все прилизывал свои роскошные локоны.

— Надо хоть пойти с ней поздороваться, — говорю.

— Ну сходи.

— И схожу, погоди вот.

Он снова начал пробор себе делать. Чтобы причесаться, у него где-то час уходит.

— Ее штрики развелись. Мамаша потом опять вышла за какого-то кирюху, — говорю я. — Задохлик такой, ноги волосатые. Я его помню. Все время шорты носил. Джейн говорила, он какой — то, нафиг, драматург или как-то, но я только видел, как он киряет все время да по радио ни одной, нафиг, детективной передачи не пропускает. И еще он по дому голый бегал. А там Джейн и всяко-разно.

— Да ну? — говорит Стрэдлейтер. Вот это его вставило. Про кирюху, который голый по дому бегает, а там Джейн. Стрэдлейтер — он очень озабоченный гад.

— Паршивое у нее было детство. Без балды.

А вот это его уже не заинтересовало. Ему б только помацать кого.

— Джейн Гэллахер. Бож-же. — Я не мог выкинуть ее из головы. По-честному не мог. — Надо сходить поздороваться с ней, по крайней мере.

— Ну а чего ж, нафиг, тогда не сходишь, а только трындишь? — говорит Стрэдлейтер.

Я подошел к окну, но там фиг чего увидишь, так оно все запотело от жары в тубзе.

— Я сейчас не в настроении, — говорю. Я в нем и не был. Для такого настроение нужно. — Я думал, она в Шипли пошла. Я бы зуб дал, что она пошла в Шипли. — Я немного походил по тубзу. Мне больше нечего было делать. — А ей футбол понравился?

— Ну да, наверно. Фиг знает.

— А она тебе говорила, что мы раньше все время в шашки играли, или как-то?

— Да не знаю я. Язви тебя, я ж с ней только познакомился, — говорит Стрэдлейтер. Он наконец дочесал свои, нафиг, роскошные локоны. И теперь убирал в несессер эти захезанные приблуды.

— Слышь. Ты ей привет передай, а?

— Лады, — говорит Стрэдлейтер, но я знал — ни шиша он, наверно, не передаст. Такие никогда приветы никому не передают.

Он вернулся в комнату, а я еще в тубзе немного поваландался, подумал об этой Джейн. Потом тоже двинул в комнату.

Стрэдлейтер как раз надевал галстук перед зеркалом, когда я зашел. Он половину жизни, нафиг, проводит перед зеркалом. Я сел в кресло и вроде как еще понаблюдал.

— Эй, — говорю потом. — Только не ляпни ей, что меня выперли, ладно?

— Лады.

Вот что в Стрэдлейтере хорошо. Ему, нафиг, не нужно всякую мелкую хреноту объяснять, как Экли. Главным образом, наверно, потому, что ему неинтересно. Вот почему, если по-честному. У Экли же все иначе. Экли — очень пронырливый гад.

Стрэдлейтер надел мой пидж в мелкую клетку.

— Ёксель-моксель, ты хоть постарайся его не растягивать, — говорю. Я его только пару раз надевал.

— Не буду. Где, нафиг, мои сиги?

— На столе. — Он никогда не помнит, куда, нафиг, все кладет. — Под кашне.

И он положил их в карман — ко мне в карман.

Я вдруг — для разнообразия — передвинул кепарь вперед козырьком. Мне вдруг ни с того ни с сего стало как-то дерганно. Я ж вообще дерганый.

— Слышь, а куда вы с ней на свиданку двигаете? — спрашиваю. — Ты уже прикинул?

— Фиг знает. В Нью-Йорк, если время будет. Она только до полдесятого отпросилась, язви ее.

Фигово он это сказал, поэтому я ему:

— Это она потому, что просто не знала, какой ты симпотный очаровашка, гад. А если б знала, отпросилась бы до полдесятого утра.