Томас Эспедаль - Идем! или Искусство ходить пешком

Нарве Скор — прежде всего горный турист. Он предпочитает восхождение спуску. Штурмовать вершины ему в самый раз, а спускаться в долину уже не интересно. Когда начинаются сложности, когда путь особенно чреват опасностями, он обретает свой естественный ритм и наилучшее настроение. Он историк по образованию и меланхолик по темпераменту. Между прочим, у него есть свой моральный кодекс.

Однажды на улице в Будапеште нас атаковали проститутки. И он сказал мне: ты можешь пойти к ним, но я об этом не хочу ничего знать. Он часто повторяет: я не подарок. Он никогда не жалуется, даже если сломает ребро или вывихнет ногу, даже если у него кровоточат раны, он терпит молча, он всегда держится стоически. В пути он обычно молчит. Он ведет долгие философские беседы с самим собой.

Витгенштейн, например, окажись он в ресторане отеля в Скьольдене, воскликнул бы, изучив недельное меню: «Вечно одно и то же!» И он всегда заказывал одни и те же блюда, изо дня в день. А Нарве Скор в ресторане во Фрайбурге никак не мог понять, из чего состоял только что съеденный им вкусный обед, он повторял: «Да ведь это уже было, это то же самое, только я не помню, что именно».

В Румынии, когда мы обедали в одной цыганской деревушке, недалеко от Сигишоары, и нам подали какой-то немыслимый соус и чью-то костлявую ногу, он сказал: «Я почти уверен, что съел человека». Он нередко ошибается. Но если уж он прав, то прав на все сто процентов.

Не исключено, что мы съели женщину.

Каннибалы цивилизованнее нас. Они убивают лишь ради пищи.

«Они пребывают в том благословенном состоянии духа, когда в человеке еще нет желаний сверх вызываемых его естественными потребностями; все то, что превосходит эти потребности, им ни к чему», — писал Мишель Монтень в эссе «О каннибалах».

А Руссо в «Энциклопедии» писал, что причисляет к каннибалам и христиан, ведь они ежевечерне на ужин вкушают кровь и плоть Христову. За эту ремарку Дидро, между прочим, заточили в тюрьму.

Нарве тоже однажды очутился в тюрьме. Правда, не из-за крови и плоти Христовой. Он выпил две бутылки вина, сел за руль да и поехал на свадьбу к своей старинной подружке…

Его любимая книга — «Жак-фаталист». У него своя методика чтения: каждую прочитанную страницу он вырывает и швыряет прочь, и чем больше он читает, тем тоньше становится книга и тем легче рюкзак. Он превратил навык носить как можно меньше вещей в своеобразный спорт. Две книги, безупречно белая сорочка, нижнее белье и туалетные принадлежности, фонарик и нож — вот и все его снаряжение. Он почти ничем не владеет. Дом, в котором он живет, почти пуст. Музыкальный центр, две лампы и кровать — вот вся его собственность. Кровать находится под лестницей, там ему спокойнее спать. Одетый, он сидит в постели и слушает музыку Иоганна Себастьяна Баха.

Поговаривают, что Теодор Адорно [44] Теодор Адорно (1903–1969) — немецкий философ XX века, представитель Франкфуртской школы. Автор многочисленных трудов по истории и теории музыки. был великий шутник. Каждый раз ровно в час дня он прерывал работу. Вместе со своим научным ассистентом Региной Беккер-Шмидт он разыгрывал ритуальный спектакль. Шоу называлось: выступление маски бродяги. Адорно стоял у окна и наблюдал за своими коллегами, которые шли мимо его кабинета. Когда в поле его зрения попадал кто-нибудь из коллег, по мнению философа, совершивший несусветную глупость, в окне появлялась маска бродяги и начинала изображать, как она пожирает беднягу.

В 1821 году Уильям Хэзлитт написал эссе «Дневник путешествий».

Зимой 1789 года он — семилетний мальчик — прошел пешком десять английских миль из Вена в Шрюсбери, чтобы послушать проповедь Самюэля Кольриджа, который выступал перед новой паствой. Встреча с Кольриджем произвела на юного Хэзлитта неизгладимое впечатление. Впрочем, после многих лет дружбы юношеское поклонение преобразилось в шутливое и доброжелательное противостояние: рассказывая о своем друге, Хэзлитт зачастую не мог избежать саркастических ремарок: «Губы у него полные, чувственные и открытые, подбородок добродушный и круглый, зато нос — самая выразительная часть лица и показатель воли — маленький, непримечательный, ну просто никакой, словно его стерли».

Хэзлитт также комментировал походку Кольриджа. По его словам, она свидетельствовала о непостоянстве его политической ориентации и восторженном характере. Хэзлитт всю свою жизнь был радикалом и бунтарем. А Кольридж, напротив, тяготел к консервативному мировоззрению, в нем превалировали нерешительность и смирение: «Гуляя с ним, — вспоминал Хэзлитт, — я заметил, что он все время переходит с одной стороны дороги на другую. Такая схема передвижения показалась мне оригинальной, но я не стал бы объяснять ее недостатком целеустремленности или неспособностью отстаивать свои принципы. Просто мне кажется, он не в состоянии двигаться вперед».