Томас Эспедаль - Идем! или Искусство ходить пешком

В центре Дале есть кондитерская, там пекут домашний хлеб, пахнет только что смолотым кофе, там я смогу купить газеты. По традиции я выбираю столик у окна. Из окна я вижу автовокзал и банк, мимо идут прохожие. Она отделяется от толпы, мне нравятся ее руки и походка, волосы спадают на плечи, она направляется к кладбищу, к белой церкви. Церковь отбрасывает остроугольную тень на площадку, где две девочки играют с мячом. Солнце и мяч, меня охватывает знакомое чувство смутного страха и тревоги, я поспешно встаю и выхожу на улицу.

В торговом центре есть салон-парикмахерская, здесь привычный интерьер, зеркала и стулья в ряд, ручные фены и этажерки с ножницами и расческами, уютный свет, приятные запахи, стрекочут машинки. Умиротворяющие беседы, жужжащие голоса, я сажусь в холле для посетителей и листаю газету. Три девушки колдуют над стрижками, а я жду, пока одна из них, самая красивая, освободится и пригласит меня.

Стрижка так стрижка. Ты закрываешь глаза. А когда ты их откроешь, ты уже будешь другим. Преобразишься и постареешь.

Такое ощущение, что ты изменился. По сути-то остался прежним, но внешне изменился. Ты явно становишься старше. Короткие волосы делают лицо значительно резче, укрупняют нос.

Глаза становятся больше, они напоминают два светочувствительных цветка — то ли голубые ирисы, то ли лилии. Мягко очерченный рот, лицо со шрамами и следами побоев — это твое прошлое постепенно проступает в зеркале.

В юности у меня было самое обычное лицо, анонимное и как бы ничье. Ничем не примечательное и не запоминающееся. Потом оно начало покрываться шрамами, после драк и бокса. Лицо обретало свои очертания. Оно становилось жестче и решительнее. Пусть уж лучше у меня будет самое примитивное лицо. Такое лицо постоянно меняется, порою даже до неузнаваемости.

Вот уж что-что, а стричься я никогда не любил, но все же стригся так часто, что это походило на манию: долой волосы. Словно пытался расквитаться с тем, кто преследовал меня всю жизнь. Но чем чаще человек стрижется, тем больше он становится похож на самого себя. А если не стричься и не бриться, отрастить шевелюру и бороду, да еще и нацепить очки — тогда тебя никто не узнает. На тебе новая одежда, слегка мешковатый пиджак, брюки со складками, можно прибавить в весе несколько килограммов, раздаться вширь и изменить походку. И вот тебе уже тяжело ходить, ты никуда не спешишь, ты уже не размахиваешь руками. И однажды купив кепку, уже никогда не снимаешь ее. Кепка становится неотъемлемой частью головы, она словно прирастает к волосам.

Но сейчас все же пора постричься. И отправиться в парикмахерскую. Это в Стамбуле, в одном из переулков, в маленьком убогом и грязном салоне стригутся те, кому нечего скрывать. Бритое лицо. Лысая голова, долой всю шевелюру.

— Так тебе, говоришь, надо попасть в Хаугланд? — спрашивает она, — туда лучше пойти лесом. Вдоль Дальсфиорда, дойдешь до последних усадеб, а там дворами. Выйдешь на старую проселочную дорогу, повернешь к лесной тропинке, там еще стоит дорожный знак. Снова пойдешь через лес. А там уже центр Хаугланда. И озеро. Такой славный городок.

— Ну и что же там славного?

Я иду вдоль фиорда, постриженный и счастливый, у меня в рюкзаке бутерброд и бутылка вина. Я обращаюсь к гному: она прекрасна, говорю я. У меня есть ее имя и визитка, она сама мне ее дала, там указаны время работы и телефон, правда, не знаю, зачем, ведь я больше никогда не собираюсь там стричься.

Тишина такая, что я слышу только собственные шаги.

Пожалуй, я слишком долго был один.

Я позвоню ей завтра, завтра суббота, а почему бы и нет? Терять мне решительно нечего, она может сказать «нет», ну и ладно. Даже лучше, если она скажет «нет». Вероятно, она скажет «нет». Конечно же, она скажет «нет». Хорошо бы достать бутылку воды.

Так я дошел до последней усадьбы — мимо сада и фруктовых деревьев, через калитку и хутор, а там еще одна калитка, под осиной и березой, и тропинка под лиственным навесом.

Это относительно короткая прогулка. На вершине я устраиваю привал, ем, прислонившись спиной к камню, он греет меня, словно обнимает. Я прижимаюсь затылком к расщелине, касаюсь руками влажного мха и закрываю глаза: я слишком долго был один.

Сегодня суббота, и я звоню Янне в парикмахерскую.

— Ты вчера меня стригла, а сегодня я уже в Хаугланде, — говорю я.

Я обрушиваю на нее бурный нескончаемый словесный поток, настоящий водопад, словно пытаюсь утопить ее. Я слышу сомнение в ее голосе, но неуверенность переходит в решимость, и она говорит: