Мануэла Гретковска - Метафизическое кабаре

Как-то он зашел к чудаковатой художнице. По крайней мере, она не требовала банальной копуляции. Завязала ему дырявым черным платком глаза, кисточкой подрисовала усики. «Ты будешь Зорро! — приказала она. — Скачи и стегай меня хлыстом!»

Скачка на покрытой синяками грудастой толстухе довела Хосе до спазматического смеха. Он снял маску, поцеловал художницу в губы. Она была чокнутая, он — больной.

Врач признал Хосе образцом здоровья: «Обычная усталость. Рекомендую две недели отдохнуть от всего. Если не станет лучше, направлю вас к специалисту», — и прописал укрепляющие таблетки.

Хосе решил исчезнуть из Стокгольма. Оставил Анн сообщение, что уезжает в Мексику. Он не был уверен, что вернется.

В родном городке Хосе в одиночестве бродил по старым закоулкам. Приятели поразъехались и работали в больших городах. Как и он, возвращались посетить родных, похвастаться нажитым состоянием. Родители с восхищением смотрели на снимки внучки, дома, машины. В нем пробудилась прежняя фантазия, и он наврал про Ингрид и про учебу. С первого дня он понял, что не останется здесь. Он не подходил им, не соответствовал своему прошлому.

Он болтался по окраинам. Озеро, в котором он научился плавать, обмелело. Оно напоминало гигантскую рыбу, выброшенную на песок пляжа. Чешуя волн тяжко вздымалась на смердящем тиной теле.

Он заглянул к старой Кабирос. Ее дом — груда камней, прикрытых соломой, — стоял на пустыре у песчаной дороги, ведущей в деревню. Кабирос, полуиндианка, редко наведывалась в город. Она появлялась там в базарные дни, закутанная в шаль. Разложив ее на земле, садилась на корточки и гадала на картах.

Кабирос любила Хосе. Он ее никогда не дразнил. Она смогла угостить его только водой: «Пей, вода прекрасна, и ты прекрасен», — Кабирос схватила его за рукав маленькой ручкой, скрученной ревматизмом на манер куриной лапки.

Он хотел оставить ей денег. Она презрительно фыркнула. Слюна из беззубого рта брызнула на кучку банкнот. «За деньги я гадаю. Много денег, — она взвесила в руке банкноты, — много скажу».

Она велела ему вытянуть шесть добела протертых карт. Вздохнула.

— Что-нибудь плохое? — забеспокоился он.

— В жизни не видела, чтобы так карта легла! Из большого несчастья тебе выйдет большое счастье, — она вытирала карты о черную юбку.

— А еще?

— Больше нельзя получить ни здесь, ни там.

Визит был окончен. Кабирос уселась на пороге. Хосе заглянул ей в глаза, не мигая смотревшие на солнце. Старуха была слепа.

Он разглядывал воздух. Сравнивал его со шведским. Мексиканский не был прозрачно-ледяным. Он всегда был полон пыли, словно в мастерской каменотеса. Он вибрировал под долотом невидимого мастера, вырубающего текучий орнамент. Хосе помнил: в детстве ему казалось, что на камнях индейских руин кто-то нарисовал горячий воздух. Струя орнамента омывала растрескавшийся камень.

Когда-то они с ребятами пробовали отгадать, почему индейцы уходили, оставляя в джунглях свои каменные города. Хосе хвастался, что умеет читать индейские письмена и разгадал тайну. Приятели высмеяли его. «Брешешь!» — вынес приговор коренастый Пепито, внук настоящих индейцев с гор. Его дед лечил аппендицит заклинаниями. Он сажал больного под хуамуачиль, похожее на акацию дерево, и ждал полудня. В полдень ножом вырезал из тени больное место. Рану зашивал волшебными травами. Притаптывал ее, пока она не становилась плоской, вровень с землей. Вечером тень растворялась, исчезала вместе с болью.

Хосе пожалел, что дедушка Пепито давно умер. Может, он знал какие-то травы от его болезни?

Пепито, в рваной рубахе, с подошвами, ремнями привязанными к ногам, говорил, что это земля индейцев, она дает им силы. Белые принесли смерть. Они похожи на скелеты, пляшущие в день умерших. Он показал Хосе лежащие друг на друге подрагивающие скелеты: «Белые так делают детей». Хосе не верил. «И воют при этом, как псы ночью».

Перед отъездом Хосе отправился к озеру. В нем купалась обнаженная девушка. Она не испугалась. Вышла на берег. Надевая платье, подняла руки. За ними всколыхнулись округлые груди. С густых волос ее лона стекала вода. Они были садом, в гуще которого таился сладкий плод пола.

Она подошла к нему, кокетливо смеясь. «Эй, Хосе!» Он узнал дочку торговца. Ей было лет пятнадцать. Она уселась рядом. Он слушал ее девичью болтовню. Вдыхал влажный запах шоколадной кожи. Он почувствовал не вожделение. Доброту.

Медицина оказалась так же бессильна, как и Хосе. Врач спросил, не ассистировал ли он при родах.