Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая

Он молча подошел к постели Куини. Она повернула голову, взглянула на него зрячим глазом. Гарольд сел рядом — так, чтобы она видела, — и коснулся ее руки. Пальцы у Куини были совсем хрупкие, кожа да кости. Они тихонько согнулись и прикоснулись к его руке. Гарольд улыбнулся.

— Много воды утекло с тех пор, как я нашел тебя в шкафу, — сказал он.

Или просто подумал про себя, но хотел сказать. И вокруг надолго повисла тишина и пустота — пока рука Куини не выскользнула из руки Гарольда, а дыхание замедлилось.

Услышав дребезжание чашек, Гарольд очнулся.

— У вас все хорошо, Генри? — спросила моложавая монахиня, весело врываясь в палату с подносом.

Гарольд перевел взгляд на Куини — она, кажется, задремала.

— Вы не обидитесь, если я откажусь от чая? — спросил Гарольд. — Мне уже пора идти.

И он ушел.

Чья-то согбенная фигура на скамейке съежилась от ветра, словно человек сидел здесь и смотрел на взморье всю свою жизнь. Небо было серым и мрачным, и море тоже было серым и мрачным, и невозможно было сразу сказать, где кончается одно и начинается другое.

Морин помедлила. Ее сердце тяжело ухало в груди. Она подошла к Гарольду и остановилась рядом, почти вплотную. Он не поднял головы и не заговорил с ней. Мягкие отросшие пряди волос касались воротника непромокаемой куртки; Морин до боли захотелось протянуть руку и погладить их.

— Привет, странник, — сказала она. — Можно посидеть с тобой?

Он не ответил, но подобрал полы пиджака и слегка подвинулся, давая ей место. Волны набегали на пляж, разбиваясь белыми бахромчатыми брызгами пены, швыряли на берег мелкие камешки и обломки ракушек и отбегали назад. Начинался прилив.

Морин села на скамейку чуть поодаль.

— Как ты думаешь, эти волны принесло издалека? — спросила она.

Гарольд пожал плечами и покачал головой, словно говоря: «Вопрос, конечно, интересный, но я и в самом деле не знаю». Его профиль показался ей осунувшимся, словно разъеденным немощью. Вокруг глаз залегли синеватые тени. Гарольд опять стал другим. Кажется, он постарел сразу на несколько лет. Ошметки его бороды вызывали жалость.

— Как все прошло? — поинтересовалась Морин. — Ты навестил Куини?

Руки Гарольда были зажаты между колен. Он кивнул, но промолчал.

Морин снова спросила:

— Она знала заранее, что ты придешь именно сегодня? Она обрадовалась?

Он со свистом вздохнул.

— Но ты… виделся с ней?

Гарольд снова кивнул и продолжал кивать некоторое время, словно забыл подать мозгу сигнал отключиться.

— И вы поговорили? Что она тебе сказала? Куини смеялась?

— Смеялась?

— Ну, да… Она обрадовалась?

— Нет… — тихо ответил он. — Она мне ничего не сказала.

— Ничего? В самом деле?

И снова кивки… Его молчаливость была сродни болезни, которая исподволь начала передаваться и Морин. Она подоткнула воротник под самый подбородок. Морин ожидала застать мужа печальным и изнуренным, но его нынешнее поведение, как она решила для себя, объяснялось завершением похода. Это своего рода апатия, высосавшая из человека все жизненные силы.

Морин спросила:

— А как подарки? Понравились?

— Я оставил рюкзак монашкам. Так, наверное, будет лучше…

Гарольд говорил очень спокойно, осторожно балансируя на грани слов, словно понимая, что подвергает себя опасности в любой момент сорваться вниз, в кратер, полный переживаний.

— Не надо мне было вообще браться за это… Нужно было просто отправить письмо. Только письмо, и все. Если бы я ограничился письмом, я мог бы…

Морин ждала, но Гарольд глядел куда-то за горизонт. Кажется, он уже забыл про то, что начал говорить.

— И все же… — вымолвила она. — Мне удивительно… после всех твоих подвигов… Куини ничего тебе не сказала?

Он наконец-то повернулся к ней, и они посмотрели друг другу в глаза. Ни в его лице, ни в голосе не осталось ни капли жизни.

— Она не могла. У нее нет языка.

— Прости, что-что?

Морин ахнула так, что воздух вокруг зазвенел.

— Думаю, ей его вырезали. Вместе с половиной горла и частью позвоночника. Последняя отчаянная попытка спасти ей жизнь не удалась. Ее нельзя прооперировать, потому что у Куини уже не осталось живого места, которое можно оперировать. Опухоль растет прямо из ее лица.

Он снова отвернулся туда, где раскинулось небо, и полуприкрыл глаза, словно отсекая от себя внешний мир, мешавший ему яснее разглядеть очертания некой новой истины.

— Вот почему она никогда не отвечала мне по телефону. Она не может говорить.