Дельфин де Виган - Отрицание ночи

В классе учителя рассказывали нам об опасности наркомании. В нашей школе проблема стояла остро, примеров пагубной зависимости вокруг было хоть отбавляй, поэтому даже тексты для диктантов мадам Лефевр нам выбирала на тему наркотиков – например, о том, как пса-контрабандиста задержала полиция. Я чувствовала себя отвратительно, представляя долгие часы, которые мама проводит в забытьи. Ведь каждый вечер, каждый вечер, едва войдя в дом, она запиралась в своей комнате. Мы не имели права обращаться к ней до тех пор, пока она не покурит за закрытой дверью.

Вскоре ситуация стала невыносимой.

Я будила маму по утрам, я волновалась о том, не опоздает ли она на работу, я кричала, потому что мама с нами не разговаривала. До того момента Люсиль оставалась моей мамой, не похожей на других мам, самой красивой, самой загадочной. Однако теперь я почувствовала, какая пропасть нас разделяет, я начинала смотреть на маму со стороны, чужими глазами, глазами школы, глазами общества, которое требовало от нее исполнения материнского долга.

Я пыталась вообразить идеальную мать – обеспеченную благородную даму, которая беспокоится о морально-нравственном облике своих детей, о безупречном порядке в гостиной, о том, чтобы посудомоечная машина была загружена вовремя, о том, чтобы еда была вкусна и разнообразна, пыль вытерта и, разумеется – уличная обувь оставлена в прихожей (в доме – только тапочки!). Идеальная мать не одурманивала бы себя каждый вечер, готовила бы завтрак, прежде чем разбудить дочерей, собирала бы их в школу и улыбалась бы на прощанье мягкой нежной улыбкой.

Я бунтовала не так, как другие дети, я просто хотела нормальную семью. Я мечтала об упорядоченной, скучной, отрегулированной жизни, столь же понятной и нерушимой, как геометрическая фигура. Меня одолевал смутный, но с каждым днем растущий страх. Я отдалялась от Люсиль (или это она от меня отдалялась?), я злилась на нее за то, что у нее нет воли.

Однажды в воскресенье Люсиль отвела нас в театр – посмотреть, как Мило играет слугу в пьесе Мольера. После спектакля мы отправились поздравлять Мило; я, не отрываясь, глядела на его упругие крупные букли, точь-в-точь такие, как у коллекционных кукол – они взлетали вверх, когда Мило говорил.

В другое воскресенье я ходила с Люсиль на блошиный рынок Сент-Уэн, где мама купила кое-какую кухонную утварь.

Через выходные мы ездили в Нормандию, где поселился Габриель. Сначала Люсиль подбрасывала нас на машине до вокзала Монпарнас. Затем мы стали добираться самостоятельно. В поезде мы читали или играли. Габриель забирал нас на машине в Верней-сюр-Авр. С отцом мы попадали в совершенно иной мир – в мир чистого воздуха и безукоризненного порядка, которым правила папина новая жена.

Поскольку Люсиль и Габриель не желали даже поговорить по телефону, вся информация, касающаяся школьных каникул, расписания поездов и разработки маршрутов проходила через меня: «Мама говорит, что; папа предпочел бы; мама не согласна с тем-то». Когда родителям случалось все-таки напороться друг на друга по телефону, Люсиль вешала трубку на середине разговора и заливалась слезами.

Однажды весной Мило умер. Он ушел в лес и выстрелил себе в голову. Я не сразу оценила масштаб катастрофы. Когда я рассказала папе, он попросил к телефону маму. Впервые в жизни мои родители спокойно говорили и мама ничего не выкрикивала. Про себя я благодарила Мило за это чудо. Спустя несколько дней мы отправились в Пьермонт – на погребальную мессу. В тот день мне стало ясно, что моя семья существует в мире боли.В последующие недели я волновалась за Люсиль еще больше. Страх не покидал меня, порой у меня даже перехватывало дыхание. Я не знала, о чем свидетельствует мой страх, но мало-помалу расшифровала его: я боялась найти маму мертвой. Каждый вечер, поворачивая в замке ключ, я думала: а вдруг, вдруг она тоже это сделала? Страх превратился в навязчивую идею. Входя в квартиру, одна или в компании Тадрины, я сразу смотрела на ковер в гостиной (мертвецы ведь обычно на полу лежат), затем проверяла мамину комнату и наконец – могла вздохнуть с облегчением.

После похорон Мило Люсиль взяла ядовито-красную помаду и написала на зеркале в ванной комнате: «Я не выдержу». Каждое утро мы с Манон причесывались перед этим клеймом смерти.

Иногда по вечерам, когда моя сестра с друзьями возвращалась позднее нас, мы с Тадриной подкарауливали Манон у двери и пугали – любимое было занятие, наряду с шуточками по телефону, танцевальными конкурсами, переодеванием кукол Барби, игрой в пробники духов (всего мы собрали на двоих четыреста штук) и в продавщицу в парфюмерном магазине. Однажды мы спрятались в шкафу в прихожей. Манон со своей подружкой Сабиной вернулись домой и сели полдничать, тем временем мы стали угрожающе скрипеть дверцами шкафа и подсвистывать. Девочки на цыпочках, вне себя от ужаса подкрались к шкафу, а мы зловеще демонически расхохотались. Подружки завопили от страха и бросились вон из квартиры – звать на помощь папу Сабины. Папа не поленился зайти, достать нас с Тадриной из шкафа и пристыдить – мы что-то пролепетали, краснея за свой позор…