Юрий Черняков - Узбекский барак

Словом, ловить там нечего. И вообще, она скоро отсюда сбежит, плюнув на контракт. Как сказала, так и сделала. Марина привезла с собой толстую пачку долларов и подарки родственникам, подругам и их детишкам.

Еще она поторопилась купить подержанный «фольксваген», но он оказался слишком коротким для ее ног, и Марина, потеряв на этом несколько тысяч долларов, вскоре его продала. На большую машину, которую она хотела, денег уже не хватало.

Были настойчивые звонки из Турина и предложения других модельных агентств, но она неизменно отвечала отказом, а самых настырных, не стесняясь родителей, посылала на три буквы. Полина охала, глядя на мужа, он хмурился, но не реагировал. Что-то объяснять Марина не собиралась: «Бабушка бы меня поняла», вот и весь сказ. Хотя снова поступать в МГУ уже не торопилась.

Марина устроила в огромной бабушкиной квартире в Сокольниках нечто вроде поэтического салона. Приводила туда бездомных котят, щенят и непризнанных гениев, в основном провинциальных, приехавших покорять столицу. Беспризорную живность она раздавала поклонникам, называя живодерами тех, кто отказывался, после чего они неминуемо теряли ее благосклонность.

Гениям из провинции Марина раздала остатки своего итальянского гонорара, а один, самый непризнанный и непричесанный, стал ее первым «бойфрендом». Марина внесла последние доллары на издание его первого поэтического сборника, а когда узнала, что он растратил их с какими-то наркоманами на Курском вокзале, прогнала его и в ту же ночь пришла к родителям, пешком через весь город, заплаканная и без копейки.

Узбеками или нацменами в М-ске назвали молодых парней, мобилизованных из республик Средней Азии, чтобы заменить ими ушедших на фронт.

Сначала их распределили по цехам и только к ночи определили, где им жить. Большую часть, сорок человек, поселили в только что отстроенном бараке, где жильцов не было. Им раздали по буханке черного хлеба и солдатскому матрацу, набитому сухим сеном, скинули с грузовика несколько «буржуек» и груду сырых дров. Замерзая в одних халатах и тюбетейках, они не спросили — постеснялись или не решились, — как ими пользоваться. Возможно, мало кто из них понимал по-русски.

В эту же ночь случились заморозки, и, чтобы согреться, они сгрудились вокруг единственной печки, которую удалось растопить, и заснули. Под утро начался пожар и несчастные сгорели, сначала задохнувшись от угарного газа.

Похоронили узбеков в общей могиле на городском кладбище. В холмик воткнули табличку, занесенную вскоре снегом, а весной ее уже не было — ушла на растопку.

Окончательно картина пожара в «узбекском бараке» сложилась уже после смерти матери. Недостающие подробности Игорь Андреевич узнал от соседа по бараку Алексея, ее неудавшегося поклонника и незадачливого гармониста.

Слушая рассказ, он вспомнил запорошенные снегом голые трупы любовников, женатого парня и его молоденькой соседки — он увидел их несколько лет назад, будучи по делам редакции в дальнем Подмосковье за Шатурой.

Морозной декабрьской ночью загорелась баня, стоявшая на берегу реки, где они в это время находились. Подожгла выследившая ревнивая супруга. Следователи районной прокуратуры захватили Игоря Андреевича с собой, чтобы он воочию увидел, как здесь раскрываются по горячим следам преступления. Старший следователь, осипшая пожилая женщина, заполняла протокол допроса непослушными от мороза пальцами. Мужеубийца привела с собой двух дочек, трех и семи лет, кое-как одетых, и это почему-то никого не удивило. В руках у младшей была кукла с надорванной шеей, отчего пластмассовая голова склонилась набок. Приоткрыв ротик, девочка смотрела на труп отца, примерзшего к соседской девице. Старшая хмуро смотрела в сторону и только отдергивала руку, когда младшая хотела о чем-то ее спросить. Мать равнодушно пожала плечами, когда у нее потребовали увести детей. Пусть сами идут. Тогда старшая так же молча увела сестренку. Они шли к деревне, маленькая все время оглядывалась, а старшая, одергивая ее совсем по-взрослому, ни разу не обернулась.

Мужеубийца даже не посмотрела им вслед. Когда что-то говорила, растягивая слова, от нее пахло дешевым портвейном, и следователи хмуро переглядывались. Она все отрицала, опустив глаза и поджав подрагивающие тонкие губы. И смотрела на голые тела у своих ног. Казалось, она всеми силами старается не выдать свое торжество, но ей это плохо удавалось. А потом, когда уже собирались уходить, вдруг стала рассказывать. Бесстрастно и глядя в сторону. Возможно, она уже в полной мере насладилась местью.