Владимир Ионов - …А родись счастливой

— Жильё я бы нашла, конечно. Но сразу в эфир? Я не знаю…

— А чего там знать? Есть редактор, есть режиссёр…. Читать, надеюсь, умеешь? Память хорошая? Текст подучила и — вперёд! Смотреться будешь прекрасно. Голос хороший: не пищишь — всё, что нужно для эфира. Или физиономии мазать и головы стричь интереснее? — наступала Кольчугина.

— Да нет, диктором, конечно, интереснее…

— Не диктором, упаси тебя бог! Диктор в эфире — вчерашний день. Ведущая программы! Это и участие в разработке темы, и подбор людей, и работа с режиссёром… Главный человек в эфире! — рубила она, тыча в зеркало пухлой рукой. — Центральное телевидение, конечно, хорошо, но ты посмотри, сколько здесь народу! И каждый готов лесть в эфир. Сожрут, пока до него доберёшься!

— Послушайте! Что вы такое говорите!? Любочку здесь уважают. Никуда она не пойдёт! — вмешался Жорик.

— Я говорю то, что говорю. А вы зачем в чужие разговоры?… Это не хорошо, — и, смерив манерного Жорика взглядом, Кольчугина добавила: — Это некультурно. Ваша «Любочка» — взрослый человек, сама решит, что ей делать.

Взрослый-то, конечно, она взрослый человек. Даже уже вдова. А делать-то что дальше? Её так здесь приняли… Дали работу, устроили с жильём, обещают прописку и учить на диктора… И почти никто не пристаёт, как Зверев тогда. Приглашают, конечно, поужинать, в театр… Даже Жорик набрался духу пригласить… Чего от него не ожидала, так это предложения отправиться с ним на каток!.. Или вот ещё — стать «якорем надежды»…

Перебирая всё это в памяти, Люба в полглаза смотрела телевизор, где, не трогая её внимание, пролетали какие-то люди, шумы. Она подобрала ноги на диван, подтянула повыше к плечам мягкий плед…

…В кресло опять сел полковник Орлов, долго рассматривал её отражение в зеркале, потом попросил открыть стоящий у него на коленях уклеенный картинками рундучок. Она нажала на блестящую кнопочку, рундучок открылся с медленным красивым перезвоном, и из его бархатной глубины поднялся… тяжёлый ржавый якорь.

— Какой же это якорь надежды? — спросила она. — Его надо чистить…

— Это не он. Это Судьба вон тех ребят, — кивнул полковник на два комка, закрытых простынями, в углу комнаты. — Якорем он станет, когда вы возьмёте его отсюда и встанете между ними.

— Я не подниму его. Он такой тяжёлый.

— Он тяжёлый для них. Для вас — вполне по силам. Он и для них будет легче, если вы зацепите их и поведёте.

— Куда мне их вести?

— Вон туда, — показал Орлов на открытое окно, за которым было высокое небо с тёмными кучевыми облаками.

— Там им будет холодно. Солнышка-то нет.

— Солнышко будет, когда вы поведёте их за собой. У вас должно получиться.

Она попробовала поднять якорь. Верно, совсем не тяжёлый. Перенесла его в комнату и поставила между комками, покрытыми простынями. Ржавчина тронулась медленно сползать с якоря, а простыни только чуть открылись, обнажив две пары испуганных, страдающих глаз.

— Я принесла вам Якорь Надежды. Пойдёмте вместе, выпустим солнце из облаков!

— Нет. Ты принесла нам Отчаяние. Его стало больше, чем у нас было.

— Ну, давайте попробуем вместе раздвинуть облака…

— Чтобы у нас появились силы идти за тобой, ты должна полюбить нас такими! — Простыни слетели с комков, и она увидела двух взъерошенных крупноглазых парнишек в нижнем белье. У одного рукава рубашки болтались прямо от локтей. У другого — один рукав висел от плеча, и была пуста от пояса порточина кальсон. — Ты, как все, будешь нас только жалеть! — И пустой рукав взлетел, чтобы лечь ей на плечо. Она дёрнулась от него и открыла глаза.

Перед ней стояла соседка по квартире:

— Ты чего тут развалилась не на своём месте? Или мы опять поменялись комнатами?

— Извини, я задремала. Смотрела твою передачу… И уснула.

— Ты свою сначала сделай, чтобы спать на ней!

— Извини! — И Люба ушла к себе комнату.

Быстро уснуть не получилось. В голове толпились Кольчугина… полковник Орлов… обрубленные войной мальчишки, требующие полюбить их… Жорик, тягуче просящий не делать этого и не уходить из их гримёрки…

Утром, сбивчиво соображая с чего начать разговор, Люба дожидалась прихода Леонида Петровича в коридоре возле дверей его приёмной. Мимо в приёмную входили люди. Многих она уже знала. Они здоровались, спрашивали: «Чего стоим?», предлагали пройти вперёд. Она кивала и оставалась на месте. Остановился перед ней и Леонид Петрович и тоже спросил:

— Чего стоим?»

— Я к вам…

— Ну, проходим, — предложил он и открыл перед ней дверь.