Владимир Ионов - …А родись счастливой

Странно, а вот уезжая на охоту, он ничего ей не оставил, принёс только дров для камина и всё, а она и этой перемены не заметила, как не увидела, когда эти дрова сгорели…

Значит, это мог быть «не случай»? Милицейский капитан рылся в его столе, но, кажется, ничего не нашёл, впрочем, кто знает, нашёл он чего или нет. Там были понятые из конторских. Она тоже какое-то время сидела в кабинете, но поиски капитана её, видимо, не занимали. Она так и не знает, что он искал.

А вообще-то чем и когда она интересовалась, что касается Анатолия отдельно от неё?

Задав себе этот вопрос, Люба со смятением подумала, что только сейчас, когда говорила с Игорем, она поняла, что не делила с мужем никаких его забот, тревог, невзгод. Не любила? Но ведь ждала его, его улыбки, его крепких рук, и тихонько скулила от того, что здесь, в этом большом, красивом доме, руки его стали реже ложиться ей на плечи. Забираться к затылку под волосы, стискивать лопатки, гладить ноги…

А он этими же руками брал «на лапу»… Неужели брал? Да, у него были какие-то дела с прибалтами и на Кавказе — их так здорово там принимали! Но ведь он никогда не посвящал её в цель их поездок. Смеялся: собирайся, инженер, едем подводить итоги! И летели самолётом или «на Кащее» то в Дзинтари, то в Пицунду, устраивались в лучшей гостинице или каком-нибудь закрытом пансионате. Какие-то переговоры, передача каких-то бумаг, очень редко — чьё-то глухое рычание, а потом — маленькие ресторанчики, пляж, поездки в горы или по морю, свежий ветер, солнце, ужасно предупредительные мужчины и лёгкий на ногу, всегда улыбающийся ей Анатолий… За что он мог «брать»? «Гнал контейнерами дефицит…» Запчасти, что ли? Ну, конечно, а что же ещё можно гнать из Сельхозтехники? Бедный Сафроныч, значит, он всё равно бы сел? Это не трояк содрать с грузина за одеколон «Капитанский», выданный за «Консул» или «Кондор». Значит, все цветы, всё море шампанского и духов, вся музыка и бары, все гостиничные люксы и скоростные катера — всё, что с улыбкой бросалось к её ногам — всё это за списанные «налево» запчасти?.. Бог мой!.. А откуда иначе? Там было триста тридцать да премии, здесь — голые двести, а когда уходил из семьи, старшему — «Волгу» с иголочки, младшему — сколько-то тысяч на книжку…

Как дорого покупал он любовь. Не брыкайся, покупал. Ведь, когда переехали сюда и платить ему стало нечем, многое стало не так, как было. Домой приходил измочаленный, скисший, лез в бар, пил. А ночью вставал и нескончаемо долго курил у окна, глядя в чёрные тени парка. Ложился рядом закоченевший, подставлял плечо под её голову и говорил: «Потерпи, скоро мы уедем отсюда, уедем в Москву, и там у нас будет другая жизнь, если ты не бросишь меня…» Заводил себя или понимал, что потеря неизбежна? Наверно, и то, и другое. А она слушала, как бьётся его сердце. Оно билось гулко и с перерывами — то учащаясь, то пропуская удар. Но и в эти беззвучные, пустые мгновения она почему-то не замирала от страха, что следующего удара может уже не быть. Значит, он покупал себе радость, а она её не без удовольствия продавала… Вот и вся любовь.

Додумавшись до такого, Люба какое-то время лежала без мыслей в густой и зябкой темноте. Очнувшись, поняла, что засыпает и мёрзнет. Поджала ноги, стянула на себя одеяло с другого края кровати. Раздеться? А для кого? Для себя не хотелось. Как плохо быть одной. Плохо. Плохо. Плохо…

Степан гнал машину, как мог. В зеленоватом мерцании спидометра красный кончик стрелки качался возле сотни. Высвеченный дальним светом фар снег скрывал изгибы дороги, и раза два-три «Волга» лишь чудом вписывалась в поворот. Нагнать Кащея он уже не мыслил — тот ведь тоже ветер, а поскорее увезти поддавшего сынка подальше от осиротевшего отцова дома — это он делал с лихим удовольствием.

— Убить меня хочешь? — бормотал Игорь, мотаясь между дверцей и Степановым плечом. — Батю в прорубь свёз, меня в овраг?

— Овраг не прорубь, в ём нонче мягко, — отшутился Степан и лёгким толчком плеча откинул от себя голову Игоря — больно уж она перегаристо дышала.

Отвалившись от шофёра, Игорь попытался глядеть в боковое окно, быстро затуманил его дыханием, опустил немного стекло. Струя морозного воздуха полоснула по глазам так яростно, что он опять мотнулся к Степану.

— Мутит что ли тебя? — спросил тот. — За столом-то, вроде, ничего ты был, в доме что ли добавил?

— А-а! — скривив рот, протянул Игорь. — Коньячку поддали малость. Так, по рюмашке.

— Прямо и по рюмашке? — мельком глянул Степан на Игоря. — А закосел-то тогда с чего?