Владимир Ионов - Успение

Автобуса к этому поезду не было, ждать его — и без того озноб колотил застывшее тело, поэтому решился идти пешком.

Дождь перестал, и был туман, густой, холодный.

Павел шёл обочиной, по тропке, которая спрямляла повороты дороги и бежала то краем поля, то задевала лес. Среди чёрной вымершей травы тропка белела слабой изморозью, как Любашина сорочка в тёмных сенях. Он старался идти быстрее, чтобы согреться тратой последних сил, и ноги громко и неровно стукали о назябшую землю. Каждый шаг отдавался болью в пояснице, в пустой груди, но он привык уже к этой боли. Часто глаза его закрывались сами собой, и тогда его заносило, роняло в сторону, и трава шпарила руки и лицо жидкой наледью. Добрести бы только до села, а там согреться у кого-нито, и оживёт, люди добрые не дадут сгинуть со свету. Только бы тут не сгинуть, не пропасть.

И тут пришли к нему новые мысли, которых он не ведал до этой ночи. Только бы до села… А там, чай, не поганый, надеется какая… Любаша вот уж второго родила от Ивана, а Иван-то, поди, одногодок с ним. Господи, может и у него своя душа заведётся. Пропади оно пропадом так-то жить. Раз никто Бога не боится, он-то, что же бояться будет? Дурь ведь это — сгинуть со свету, будто тебя и не было, это хуже, чем самому задавиться. А тут своя кровь продолжится во времени. Бог-то был ли, не был ли, а кровь была, есть и будет. Опёнковы-то, поди, изначально жили и хотели продолжаться до века, а он пресёк их продолжение монашеством, погубил живую память о них, выжег её крапивой, вытравил. Неужели это надо было Богу? Где Ты, сказавший: «Я, Господь, проникаю в сердце»? Где? В чьём Ты сердце остался? Явись, укажи путь праведный к Имени Твоему… Или мало выстрадано ради веры в Тебя? Нет Тебя?.. А кровь Опёнковых, изначальная, от дедов и прадедов, она продолжится, и не будет ей анафемы от памяти, от жизни.

Павел стучал ногами по тропке, падая, мял руками траву в обочинах, поднимался и дальше стучал ногами. Живого в нём осталось мало, наверно, какие-то клетки, которые замирали от прежней жизни его, а теперь он снял с их анафему, и они обрели себя, свою силу и будили остальное тело, не давали ему задохнуться в прелом запахе отжившей травы, поднимали и двигали дальше.

Не доходя до перекрёстка двух дорог — это уже четыре версты отшагал он от станции — услышал за туманом чьи-то голоса: народ пришёл ждать встречного автобуса. Павел повернул в лес, чтобы пройти подальше от глаз людских, от насмешек, которые будут, конечно, ибо не всякому придёт в голову пожалеть его в таком страшном виде. Потом он покажется людям, потом, когда поправится.

У канавы, прорытой трактором по узкой просеке, он оступился, полетел вниз и услышал, как хрустнула спина, как пошла горячая трещина по телу — ветхому сосуду дедовых кровей. Напугался до стона, послушал округу, чтобы узнать: жив ли ещё? Увидел за жидким туманом верхушки берёз, вспомнил, что под ветром берёзы не качаются, а кружатся верхушками, и понял, что ещё не помер. Повернулся на бок. Что-то в нём перелилось с болью. Потом на живот перевалился и, цепляясь пальцами за комья, стал елозить коленками. Только бы выбраться, только бы добраться до села.

Вылез в траву, хрипя от боли, поднялся на колени, огляделся и понял, что выполз не на ту сторону канавы — не ближе к дороге, а ближе к лесу, и канаву эту ему не обойти, потому что тянется она, должно быть, до речки, до самого обрыва берега. И не переползти ему её обратно, потому что тело уже остывает, гнётся и двигается со скрежетом, с болью.

Вот и вся его жизнь. Где зачалась она, он не ведает, а кончится у сточной канавы, в лесу И он закричал людям, от которых только что прятался, закричал хрипло и протяжно. Прислушался, идёт ли голос его, но услышал только шум машины, поднимающейся снизу, от моста. Много раз он ходил и ездил по этой дороге и теперь вспоминал мелочи её. Сейчас автобус осилит подъём, остановится на перекрёстке, заберёт людей до станции, а с машины вряд ли кто сойдёт в такую рань и долго ещё здесь не будет живой души. Выждал, когда автобус остановится, перестанет гудеть, крикнул, надрывая страхом горло. Привалился боком к свежему пню — вечером кто-то тут пилил, еще опилки не пожелтели — и пропал в беспамятстве. Скоро очнулся от страха, что кровь его умрёт в нём, услышал опять машину, теперь уже уходившую от перекрёстка.

Вот и вся его жизнь. «Псу живому надежды больше, чем мёртвому льву…» А он псом бездомным сдохнет… «Господи, тесно мне, спаси меня… Не преисподняя славит Тебя, не смерть восхваляет Тебя, не нисшедшие в могилу уповают на Истину Твою!..»