Аксель Сандемусе - Оборотень

Эрлинг сделал паузу. В зале было так тихо, что можно было услышать, как упала иголка. Он продолжал:

— В прачечной был котел для кипячения белья, и у меня были на него особые виды. Сразу скажу: огня под ним не было и он был пустой. Я зажег спичку и увидел, что котел закрыт большой деревянной крышкой. К несчастью, на крышке имелась деревянная ручка. Она мешала нам лечь на крышку, и потому я перевернул ее ручкой вниз. Это тоже была роковая ошибка. Вообще все было роковой ошибкой, мне следовало сидеть дома с родителями и решать какой-нибудь дурацкий кроссворд из иллюстрированного журнала. Так было бы лучше для всех.

Я подсадил Ольгу на крышку, что было совсем не легко, и следом залез сам. Меня оправдывает то, что я страшно нервничал, хотя никаких дурных предчувствий у меня не было. Крышка оказалась непрочной, она сломалась под нами, и Ольга вместе с досками и гвоздями упала в котел, я же удержался потому, что лежал с краю.

Мы с Ольгой оба словно ополоумели.

Дело в том, что она застряла в котле и потому начала кричать. Ее крик разнесся по всей гостинице. Я спрыгнул на пол и хотел бежать. Однако я не сразу бросился наутек, потому что еще не настолько потерял от страха рассудок, чтобы не понимать, что Ольгу лучше захватить с собой. Ведь она могла все рассказать. Я снова чиркнул спичкой, Ольга, охваченная сексуальным ужасом, кричала все громче и громче. Мне открылось страшное зрелище: из котла торчало круглое лицо, ноги и руки. Тут уже я ничего не мог с собой поделать и, насмерть перепуганный, в кромешной тьме бросился из прачечной. Я бежал раскинув руки и касаясь пальцами цементных стен, чтобы держаться середины коридора. Ольга вопила, по коридорам, опережая меня, неслось эхо, будто кто-то резал сразу нескольких поросят. В гостинице поднялся шум, а я неожиданно налетел на какого-то человека. Я отпрянул назад, но потом ринулся на своего противника — нельзя было терять ни минуты. Я не ошибся, но на человека это было мало похоже. Тогда я чиркнул третью спичку и увидел висящего в петле часовщика Хермансена. Остатки сознания тут же улетучились из моей головы. Часовщик как будто подпрыгивал на правой ноге, которая касалась пола. Эта нога была у него резиновая. Другая его нога до пола не доставала, она болталась, ударяясь о пустой ящик, который он опрокинул. Я взвыл от ужаса и на четвереньках пополз под ним, чтобы выбраться из подвала, ноги часовщика касались моей спины. Что-то в его резиновой ноге зацепилось за мой пиджак. Я решил, что часовщик схватил меня за воротник, и покатился по полу, вопя как резаный, Ольга тоже вопила как резаная. Наконец я ухватил ногу, за которую зацепилась моя одежда, и дернул за нее, если часовщик к тому времени еще не умер, то уж теперь-то он умер наверняка. Я освободился, прополз еще немного на четвереньках и выбрался из подвала, в котором слышались крики Ольги.

Я оказался в толпе, собравшейся перед гостиницей, люди терялись в догадках. Говорили, будто часовщик Хермансен затолкал Ольгу в котел для кипячения белья, чтобы сварить ее, но не успел и от раскаяния повесился. От Ольги никто ничего так и не добился. Она твердо стояла на своем: в подвале ее не было. Это заявление не выдерживало никакой критики, но Ольга не сдавалась.

Эрлинг не делал пауз, рассказывая, чем кончилась его четвертая любовь. Без всякого перехода он продолжал говорить о том, что сексуальная распущенность невозможна, потому что она наталкивается на биологические и другие известные естественные препятствия, и о том, что форма наших лекций как средство общения между людьми безнадежно устарела. Ни в афишах, ни в записях Эрлинга, ни в программе, ни где-либо еще об этом, разумеется, ничего не упоминалось. Он говорил бегло больше часа, ни разу не споткнулся и закончил свое выступление изящным поклоном.

В середине этой странной импровизации его охватил страх. Не было никакого сомнения, что его лекция более или менее удалась, хотя ему самому было неясно, как это могло получиться. Набитые Умники в первом ряду не аплодировали. Выступая, Эрлинг не смотрел на этих людей, но теперь взглянул и понял, что оскорбил их, они бы с удовольствием увидели его висящим рядом с часовщиком. Эти Набитые Умники любили собираться в Театральном кафе и в некоторых других местах, они проштудировали все, что можно, о комплексах и пришли на лекцию во всеоружии. А этот Эрлинг Вик стал говорить о том, чего не было в программе, — о каких-то новых формах лекций и о том, как наивно думать, будто существует сексуальная распущенность. Кто из вас знает об этой распущенности не понаслышке? — нагло спросил он. Я бы попросил вас описать ее мне. Потому что я не представляю себе, что под нею подразумевается.